Ради острых ощущений - [5]

– Сегодня вы гораздо более красноречивы, чем вчера, – медленно произнес я.

Он откинулся на спинку кресла.

– Вчера мне не надо было убеждать вас. Но чувствовал я то же самое.

– Но в Англии наверняка есть человек, который может раскопать нужную вам информацию, – возразил я. – Есть люди, знающие все ходы и выходы. Я-то совсем ничего не знаю, мне было девять лет, когда я уехал из вашей страны. От меня не будет никакого толку, это невозможно.

Уже лучше, похвалил я себя, гораздо тверже.

Он перевел взгляд на свой стакан и проговорил как бы нехотя:

– Дело в том… что мы обращались за помощью к одному человеку в Англии… К одному журналисту, пишущему о скачках. Человек с отличным чутьем, к тому же надежный – лучше не придумать. К сожалению, он проработал несколько недель безрезультатно, а потом погиб в автомобильной катастрофе, бедняга.

– Почему бы не обратиться к кому-нибудь еще? – настаивал я.

– Он погиб в июле, когда в стипль-чезе был летний перерыв. В августе начался новый сезон, и только тогда нам пришла в голову эта идея насчет конюха, но мы сразу же столкнулись с трудностями.

– Найдите какого-нибудь сына фермера, – предложил я. – Деревенский выговор, знание лошадей… все, что нужно.

Он покачал головой.

– Англия слишком мала. Пошлите фермерского сына вывести лошадь на демонстрационный круг на скачках, и скоро все будут знать, чем он занимается. Слишком много людей сразу же узнают его и начнут расспрашивать.

– Тогда сына работника с фермы с высоким коэффициентом умственного развития.

– Нам что, экзамен провести? – сказал он мрачно.

После небольшой паузы он оторвал взгляд от стакана. Выражение его лица было торжественным, почти суровым.

– Ну так что? – спросил он.

Я намеревался твердо сказать «нет». Но у меня снова получилось «я не знаю».

– Как мне вас убедить?

– Никак, – сказал я. – Я подумаю и завтра дам вам знать.

– Хорошо.

Он встал, отклонил мое предложение пообедать и ушел так же, как и пришел – распространяя вокруг себя, подобно теплу, поле сильной личности. Когда, проводив его, я вернулся, дом показался мне пустым.

Полная луна сияла в черном небе, а в просвете между холмами за моей спиной гора Косцюшко подставляла свету свою плоскую снежную вершину. Я сидел на каменистом уступе горы и смотрел на свой дом сверху.

Внизу была лагуна, обширные пастбища простирались до самого кустарника, виднелись аккуратные маленькие выгулы, обнесенные белой оградой, серебристая крыша стойла для жеребят, солидное строение конюшни, спальный домик, элегантный длинный и низкий жилой дом, в большом торцевом окне которого отражалась луна. Это была моя тюрьма.

Сначала все было не так уж плохо. Мне было приятно разочаровать тех, кто утверждал, что я не смогу заработать достаточно денег для того, чтобы дети – Белинда, Хелен и Филип – могли жить со мной. Я всегда любил лошадей, и поначалу дела шли вполне прилично. По крайней мере, нам было что есть, и я даже смог убедить себя, что быть юристом вовсе не мое призвание.

Мои родители планировали отдать Белинду и Хелен во Френшем, и когда пришло время, они туда отправились. Наверняка можно было бы найти школу подешевле, но я чувствовал себя обязанным дать им то, что они должны были получить. Поэтому Филип учился в Джилонге. Дело постепенно росло, но одновременно росли и плата за обучение, и расходы на жалованье работникам и содержание фермы. Я угодил в своеобразную восходящую спираль, и слишком многое зависело от моей способности продолжать движение вперед. Нога, сломанная во время соревнований по стипль-чезу, когда мне было двадцать два, стала причиной самого тяжелого финансового кризиса за все девять лет. Больше я не рисковал.

Я никогда не жаловался на бесконечную работу. Я был очень привязан к своим сестрам и брату и не сожалел о том, что я для них сделал. Но чувство, что я построил для себя процветающую ловушку, мало-помалу вытеснило удовлетворение, которое я раньше испытывал, зарабатывая для них деньги.

Лет через восемь – десять все они будут взрослыми, получат образование, обзаведутся семьями, и моя задача будет выполнена. Через десять лет мне будет тридцать семь. Может быть, к тому времени я тоже буду женат, и у меня будут дети, которых надо будет отдать в Джилонг и Френшем… Больше четырех лет я делал все, чтобы подавить в себе желание сбежать. Мне было легче, когда они приезжали домой на каникулы и все наполнялось шумом, повсюду валялись какие-то деревяшки Филипа, а в ванной комнате сушилась девчачья одежда. Летом мы ездили верхом или купались в лагуне («озере», как называли ее наши родители-англичане), а зимой катались на лыжах с гор. Они были отличные малыши и никогда не воспринимали то, что имеют, как само собой разумеющееся. И теперь, повзрослев, они совершенно не страдали приступами подростковой вредности. Короче говоря, для них было просто приятно что-то делать.

Но примерно через неделю после их отъезда в школу на меня обычно находило: это было отчаянное, невыносимое стремление освободиться. Мне хотелось надолго почувствовать себя свободным от всего, уехать дальше очередного лошадиного аукциона, дальше периодических коротких поездок в Сидней, Мельбурн или Куму.