— Могу предложить, что есть в наличии, — сказал Георгий Иванович хорошо рокочущим голосом.
Михаил кивнул энергично.
— Портфель «атташе-кейс» белого цвета...
Михаил кивнул.
— Пять пачек «Кэмел»...
Михаил кивнул тише.
— Два английских пласта...
Теперь Михаил лишь закрывал глаза.
— Блок жвачки, журнал «Мадемуазель» и альбом «Фильмы ужасов». Пока все.
Георгий Иванович назвал цену. Михаил поежился и полез в карман за деньгами. После этого была открыта сумка-короб, и все купленное легло на кухонный стол. Михаил взял одну пластинку — саксофонист Джон Колтрейн. И полистал альбом — на него глянуло невероятно раздутое человеческое лицо со свиным пятачком.
— Импортяга еще будет, — пообещал Георгий Иванович.
Уходя, он успел заглянуть в большую комнату:
— Ждем даму?
— Нет.
— Значит, иностранцев, — одобрительно заключил Георгий Иванович.
— А ведь ты Жорка Дрын, — не утерпел Михаил, выпроваживая его на лестничную площадку.
— Да ведь и ты Мишка-математик, — улыбнулся торговец.
Михаил закрыл дверь. Неужели со студенческих лет он ничуть не изменился, коли этот спекулянт его так легко узнал? Хорошо, дольше не постареет.
Он положил пластинки на «Дюал», сигареты и жевательную резинку на нижнюю полку столика, журнал «Мадемуазель» и альбом бросил на тахту, а белый портфель «атташе-кейс» поставил на отдаленный стул небрежно, забыто.
Теперь оставались напитки и еда. Он сходил в ресторан, где работал официантом школьный товарищ, и достал хорошей рыбы, баночку крабов и большую коробку зефира. Коньяк «Наполеон» продавался в магазине. А натуральный кофе у него был.
Михаил удивился: уже девять часов вечера. И еще раз удивился — теперь своей внезапной усталости. Не ходил на работу, не ломал голову, не ворочал тяжести. И он решил принять душ и завалиться на тахту с эти вот альбомом, где сплошные страсти и обнаженные девицы...
В передней зазвонили. Михаил пошел открывать уверенный, что опять пришел Георгий Иванович с своей импортушкой или импортягой...
На лестничной площадке стояла Марина с какой-то женщиной. Он впустил их.
— Знакомься, Миша... Моя сестра Валя.
И Марина нервно улыбнулась, заключив в эту улыбку и запоздалость этого знакомства, и теперешнюю его ненужность. Михаил протянул руку, давя подступающее раздражение.
— Лучше поздно, чем никогда, — выдала банальщину сестра грудным и почти радостным голосом.
Теперь он рассмотрел ее. Чуть повыше и пошире Марины. Покрупнее черты лица. Покруглее глаза, но такие же синие. И такие же белесые волосы с легкой рыжинкой торчат из-под беретика. Темное провинциальное пальто. В руке угловатый чемодан. Уж не из фанеры ли?
— Миша, у мамы тесно, а Валя приехала в отпуск... Можно ей пожить тут с месяц?
— Наверное, меньше, — вставила сестра..
— О чем речь? — слишком громко удивился Михаил. — Квартира общая...
Он сделал лицо как можно простодушнее, чтобы скрыть кипучую злость. Его преследует злой рок, вроде бешеного пса. И стоит лишь фортуне улыбнуться, как этот пес кусает его вроде бы невзначай, но в самый нужный момент. Написана диссертация — возникает многодетный коллега, ждет в гости иностранку и нужного друга — приезжает родственница из провинции. Белый портфель «атташе-кейс»... Теперь в прихожей будет стоять фанерный чемодан.
— Валя, не скучай и чаще заходи к нам...
Марина поцеловала ее в щеку и ушла поспешно. Видимо, не хотела, чтобы сестра видела отношения с бывшим мужем.
— Прошу, — буркнул он.
Она сняла пальто, аккуратно его повесила и опять подняла свой дурацкий чемодан.
— Вы приехали из города Саксаула?
— Из Кокчетава, — улыбнулась она.
— Это все равно. Вот ваша комната. Но у меня будет сразу просьба, первая и последняя. Завтра я принимаю гостей. Не могли бы вы испариться на завтрашний вечер?
— Я испарюсь, — покладисто сказала она и опять улыбнулась.
— Тогда давайте пить чай, — улыбнулся и он.
Я приоткрыл дверь. Она одернула юбку, все-таки опоздав секунд на пять, которых моему взгляду хватило. Пташка полагала, что нейлоновая юбка защитит ее от человека в черных очках. В моем характере есть пустяковый бзик — когда я вижу обалденные дамские ножки, я забываю о трупе в багажнике моего автомобиля.
Первым пришел Андрей. Он сел на тахту, вытянул длинные ноги и рассеянно полистал «Мадемуазель». Михаил следил за его лицом, за губами крупного рта, стараясь уловить впечатление от квартиры. Но Андрей швырнул журнал в кресло и глянул на часы:
— Где же наша живенькая парижанка?..
— Она тебе не понравилась? — насторожился Михаил.
— Э, какое это имеет значение. Мы с ней из разных социальных систем.
— Любовь не признает систем.
— Любовь — да. А наше государство признает. Допустим, влюблюсь в парижанку... А меня вызовут и порекомендуют влюбиться в Раису.
— В какую Раису?
— Прядильщицу. Или в Татьяну, птичницу. Или в Людмилу, вальцовщицу-каландровщицу. И знаешь что? Я послушаюсь. Это тебе можно влюбляться в иноземных красавиц...
Михаил вяло усмехнулся, задетый странным намеком. Влюбиться в Жози... Ему — не видному, не богатому, почти неудачнику... Да и смотрится он рядом с Андреем, как бутылка пива возле шампанского. Впрочем, Андрея она не интересует. И верно: влюбиться в красавицу, иностранку и, видимо, не беднячку...
