Нынче рано утром Вася разбудил его, стал звать на рыбалку, но Павел Петрович отказался: рыбаком он никогда не был и не понимал, как это можно день-деньской торчать с удочкой в лодке. Ладно бы рыба клевала, а то привезут с десяток маленьких окушков и плотвичек и радуются, как дети...
Дважды, чтобы доставить удовольствие приятелю, он выезжал с ним на вечернюю зорьку, ничего не скажешь — красиво на озере! Тишина, вода — гигантское зеркало, на плесе она чуть морщинится, разбегается маленькими кругами — мелочь играет. Однажды над головами пролетели две величавые цапли, а когда солнце стало клониться к бору, со свистом разрезали воздух чуть в стороне четыре крупные утки. Павел Петрович и про удочки позабыл, как зачарованный смотрел на красивых птиц, с шумом и кряканьем шлепнувшихся всего в двадцати метрах от них...
С сосны, под которой сидел Шорохов, спланировала на голову спаренная желтая иголка, с лёта нырнул под застреху административного корпуса стриж. Заметив выползавшую из камышей знакомую лодку, он поднялся с качалки, железные цепи, на которых она держалась, тоненько звякнули. «Надо поскорее уезжать, — подумал он. — Причалит к берегу Вася — придется полчаса выслушивать его длинные рассказы о сорвавшихся с крючка «аллигаторах»...» А ему непременно нужно сегодня же повидать одного человека! В райотделе он узнал, что в деревне Пески проживает некий Никита Борисович Катышев, который в годы войны был полицаем и, отсидев свой срок, вернулся в родные края. Был конюхом, потом бригадиром полеводческой бригады, вышел на пенсию, а теперь плетет корзины — говорят, они нарасхват на базаре.
Может, к нему приезжал «граф»? Пески совсем недалеко от турбазы. Но ведь Катышев не был карателем, деревенских полицаев лишь от случая к случаю привлекали к облавам на партизан.
У пасечника Лепкова Шорохов утром побывал с Василием, мед у него на самом деле отменный, но про Гривакова бывший партизан ничего не слышал... Вася Ершов представил приезжего как молодого писателя, намекнул, что Кузьма Данилович, мол, может попасть в повесть, но тот не выразил при этом никакого энтузиазма, больше того, замкнулся, и каждое слово пришлось из него вытягивать, будто клещами. Нужно будет в райотделе пообстоятельнее расспросить про Лепкова, пусть ребята поинтересуются его партизанским прошлым в военкомате. Когда нет никакой зацепки, нельзя пренебрегать и малейшей мелочью.
Пески находились от турбазы в восьми километрах. «Москвич» неторопливо пылил по избитому проселку, пышные облака, казалось, наползали на дорогу прямо с поля. Разнообразие красок ошеломляло: яркая густая зелень незаметно переходила в нежно-изумрудную дымку, массивы полей были резко разграничены, слепила яркой желтизной буйно цветущая гречиха. Из-под самых колес взвивались в ясное небо небольшие, с оранжевыми подкрылками птицы, их звонкое мелодичное пение было слышно даже сквозь гул мотора.
Не верилось, что здесь когда-то гремела жестокая война, по дорогам бродили каратели в немецкой форме, вынюхивая следы партизан. А сколько на этих полях, в лощинах безымянных могил! Вон на границе гречишного и пшеничного полей возвышается холм, напоминающий своими очертаниями солдатскую каску...
Никиту Борисовича Катышева он отыскал возле приземистой, крытой новым шифером бани, он сидел, широко раздвинув ноги, на низкой деревянной скамейке и плел из ивовых прутьев бельевую корзину. Половина ее уже оформилась, а вторая напоминала распущенный павлиний хвост из торчащих во все стороны длинных прутьев, Благообразный старичок с окладистой бородой и живыми глазами ловко перегибал гибкие прутья, причудливо соединяя их и протаскивая в широкие петли. Пахло лозой и еще чем-то горьковатым. На Шорохова он взглянул без всякого удивления, в ответ на его приветствие покивал седой головой с торчащими на затылке волосами. Не прекращая работы, спросил:
— В предбаннике готовые корзинки. Тебе небось для грибов надоть? Али для ягод?
— Здорово у вас получается, — залюбовался работой старика Павел Петрович.
— Уж который год плету, — усмехнулся тот. — Люди на мою продукцию не жалуются, да и цена божеская: за грибную два рубля, а для ягод — трешка. Ягодную дольше плести, потому как она чаще и прут тоньше.
Павел Петрович предъявил удостоверение, старик мельком взглянул на него, на лицо легла тень, глаза из-под кустистых седых бровей заледенели.
— Не за корзинками, выходит, ты припылил сюда, начальник? А по мою грешную душу?
— Пару корзинок я, пожалуй, возьму, — улыбнулся Шорохов. — Я понимаю, вам не хочется вспоминать прошлое...
— Оно, конешно, радости мало.
— Рассказывайте все по порядку, постарайтесь ничего не упустить с того дня, когда вы стали полицаем!..
