Радамехский карлик - [20]

– Превосходный дом, – одобрительно покачав головой, произнес Костерус Вагнер. – В случае, если бы сэр Буцефал также пожелал приобрести несколько акций на тех же условиях, то мы будем очень счастливы служить ему, предоставив желаемое количество наших бумаг… Вот наша расписка, милостивый государь… Вы не имеете при себе марки?.. Нет!.. Игнатий Фогель, будьте любезны передать марку господину Смису… До скорого приятного свидания, господин Смис!.. по прошествии двух-трех дней акции будут готовы к вашим услугам. – И форточка закрылась, поглотив банковые билеты Тирреля Смиса, который удалился торжествующий и довольный.

Восемьсот сорок фунтов стерлингов! Такого богатства никогда еще не видала касса «Electric Transmission Company»!

– Прежде всего, – воскликнул Игнатий Фогель без малейшего вступления, – я предлагаю, господа, серьезный ленч!

Предложение это было единодушно принято остальными компаньонами. Беседовать за столом с яствами несравненно приятнее, чем за высоким бюро с газетой на коленях.

Мюллер, рассыльный мальчик, состоявший при конторе и проводивший целые дни в пустынном вестибюле, позевывая во весь рот и томясь удручающей скукой, был немедленно послан в ближайшую гостиницу, – и вскоре на столе в конторе появился пышный завтрак, а места перед высокими красного дерева конторками опустели.

– Мое мнение таково, – сказал Питер Грифинс, когда челюсти стали уже менее энергично работать и запас яств значительно убавился, – что нам следует немедленно приступить к разделу дивиденда и сегодня же вечером тихонько улизнуть. Тот акционер, о котором мы так долго тщетно мечтали, нашелся наконец, он существует, да, но он единственный в своем роде, и нет ему второго подобного! Ни на какие другие взносы мы не можем рассчитывать, так воспользуемся же разумно той щедрой лептой, которая выпала нам сегодня на долю.

– Одобряем! – воскликнул Игнатий Фогель.

– Уделив Мюллеру в счет его жалованья около сорока шиллингов, на долю каждого из нас придется по двести семьдесят шесть тысяч девятьсот франков французской монетой, или пять тысяч девятьсот двадцать марок германской монетой. Это довольно кругленькая маленькая сумма, которая не принесла бы никакой пользы нашим кредиторам, но которая для каждого из нас может оказаться весьма и весьма полезной!..

– Удивительно, как это много – эти двести семьдесят фунтов стерлингов! – презрительно воскликнул Костерус Вагнер. – Как вы только можете думать о столь нелепом дележе!

– Неужели, имея в своем распоряжении прекраснейшую контору в одной из лучших улиц, полную ценной обстановки, и восемьсот сорок фунтов стерлингов в кассе, да сверх всего этого приобретенный нами за это время опыт, мы не сумеем как должно воспользоваться всем этим? Нет! Это было бы непростительна глупо!

Веским ударом кулака по столу Костерус Вагнер как бы придал еще более силы и убедительности своему заявлению.

– Да, это было бы непростительно глупо! нелепо! – повторил он еще раз. – Как я только что перед тем говорил вам, нашему проекту Общества недоставало только одного, а именно того, что действует на воображение публики. Затроньте только это воображение, и вы увидите, что найдете не одного какого-то лунатика-акционера, как сегодня, а десять тысяч, двадцать тысяч акционеров!.. Затроньте только их воображение, – и вам принесут не восемьсот сорок фунтов стерлингов, а восемьсот тысяч фунтов! восемьсот миллионов! Вот что я вам говорю! И что для этого надо сделать, спрашиваете вы? Вот что! У меня появилась такая мысль, которая несомненно порядком раззадорит воображение публики!

– Ну-ка! Какая это мысль, Костерус? – воскликнули хором Игнатий Фогель и Питер Грифинс.

Здесь следует сказать, что Костерус Вагнер имел над своими компаньонами тот громадный перевес, какой всегда дают человеку положительные знания и высшее образование. История Костеруса Вагнера крайне любопытная. Он представлял собой типичнейший пример того, чем может стать человек с выдающимися способностями и самым гениальным дарованием к высшим наукам, когда при этом отсутствуют самый простой и здравый смысл и практическое умение вести себя. Костерус Вагнер был одним из лучших учеников берлинской гимназии Фридриха Карла и одним из блистательнейших питомцев Геттингенского университета. Двадцати лет от роду он был уже доктором физики и стоял в ряду наиболее выдающихся молодых физиков Германии, где он был приставлен в качестве главного помощника при Гильдесгеймской обсерватории. Когда ему исполнилось двадцать пять лет, он стал уже известен всему ученому миру как автор очень дельных и серьезных записок по астрономии. Но, к несчастью, его личный характер не соответствовал его громадному уму и способностям. Костерус Вагнер еще на университетской скамье имел привычку пить, и эта привычка не только не покинула его впоследствии, но превратилась в постоянное пьянство. Он при этом до крайности пренебрегал всеми своими общественными обязанностями и всеми общепринятыми приличиями. Сверх всего того, он ценил себя безмерно высоко и, не стесняясь, давал это чувствовать другим. Он считал себя даже униженным, обойденным в своих правах тем, что занимал при обсерватории второстепенный пост и еще не был зачислен в члены Академии Наук. Его резкое обращение, презрительное, непочтительное отношение к начальству, постоянные скандалы, которыми отличалась его частная жизнь, исподволь подготовили его окончательную гибель и падение. Первое время Костерус Вагнер пробовал было бороться против силы подавляющих его обстоятельств: он попробовал существовать лекциями в качестве приват-доцента, но его пороки, следовавшие за ним повсюду, явились и теперь главной причиной его неудач.