Рациональность, Наука, Культура - [45]

"Для Аристотеля (а позже - для Фомы Аквинского, Николая Кузанского, Спинозы, Гегеля, Хайдеггера...) обращение к бытию - в процессе обоснования возможности (основания) мышления - было все же обращением или к преобразованным (в форме "гипотетических предложений" - ср. Аристотель), или к усиленным (в форме мышления, впитавшего в себя бытие, - ср. Гегель), или к мистически расправленным (Беме, Мейстер Экхарт) формам того же самого мышления, той же самой логики, что и исходная логика теоретического познания"109, - пишет В. С. Библер, к проницательным мыслям которого мы еще не раз обратимся в этом очерке.

Но это только и означает, что никакого обоснования - в том смысле, какой указывает логика - ни логика, ни онтологика не имеют, они только "смотрятся" друг в друга. И Аристотель прямо признавал это, утверждая, что у теоретического знания обязательно должны быть "начала" (принципы), достоверные "сами по себе", а не через иные начала110. На этом и основана рациональность по Аристотелю - это рациональность самообоснования Ума, законы которого не нуждаются в ином обосновании, потому что нет ничего "за пределами Ума"; каждый из законов логики обоснован всеми прочими логическими же законами, и все они в совокупности обосновываются каждым из этих законов.

Другой путь предлагался логиками нашего столетия. Он заключается в том, что основанием любой логической системы (а в нашем веке логики уверены в том, что существует множество - возможно, бесконечное - логических систем) должна служить определенная мета-логика, логическая теория, формулирующая и устанавливающая правила построения той логической системы, которую она обосновывает. В свою очередь, мета-логика должна иметь мета-мета-логику и так далее, до бесконечности. Чтобы этой дурной бесконечности обоснования не получалось, можно признать, что на каком-то этапе нужно остановиться и более не требовать обоснований. На каком? Это решается по соображениям практического удобства и простоты. Но, как правило, последней, далее не обосновываемой логикой все же признается та самая, классическая, "двузначная" логика, первоначальный вариант которой был задан именно Аристотелем111. Ясно, что здесь проблема обоснования фактически игнорируется или переформулируется в прагматическом духе: обоснованием выбора логического фундамента выступает решение того, кому потребно использовать логику. Так выбор последних оснований рационального дискурса попадает в зависимость от субъективности.

А возможно ли вообще непарадоксальное решение вопроса об обосновании рационального и логического? В. С. Библер полагает, что невозможно. "Парадокс самообоснования логических начал возможно развить в форме логики и возможно развить как парадокс только во взаимообращении двух определений:

1. Необходимо осмыслить логическую возможность ввести в определение понятия мышления определение вне-логического, вне понятийного бытия.

2. Необходимо осмыслить это обоснование логики бытием как соотнесение (минимум) двух логик, двух всеобщих, соотнесение, протекающее в форме "диалога логик", в форме единой "диалогики". Без этого второго условия выход "на бытие" не может быть развит в логической форме, не может быть осмыслен как логика"112.

В. С. Библер называет разум, подчиненный законам "диалогики", "разумом общения", или разумом культуры и, таким образом, формулирует проблему обоснования логики как проблему философии культуры113. Тем самым намечается выход из логического круга, в который мы попадаем всякий раз, когда пытаемся обосновать некую фундаментальную теорию мышления (в данном случае - логику) оставаясь в рамках мышления, описываемого и регулируемого этой же теорией. Но чтобы выход был не только намечен, но и осуществлен, необходимо определить внутренний характер "диалогики": ее принципиальную "парадоксальность".

Таким образом, мы сталкиваемся с тем, что ни проблема обоснования логического, ни проблема обоснования рационального не могут быть решены ни путем взаимоопределения, ни путем независимого определения того и другого, если при этом оставаться внутри "логического" и "рационального".

А выход за пределы "логического" - в поисках обоснования логического! означает выход к чему-то такому, что выглядит не-логическим. Возникает парадоксальная ситуация: чтобы обосновать логику, нужно обратиться к чему-то такому, что этой логике неподвластно. И точно такая же ситуация с обоснованием "рационального" - оно требует выхода к чему-то лежащему за пределами той рациональности, которую мы пытаемся обосновать, а следовательно, к не-рациональному.

Размышляя над этими проблемами, можно заметить, что в них заключена некая общность с проблемами обоснования "этического". В самом деле, для обоснования морали необходимо нечто вне-моральное. Но попытка введения обосновывающего начала в мораль неизменно приводит к этическим парадоксам. Хорошо известно, например, противоречие между неукоснительным соблюдением рационально (или научно) "вычислимых" моральных законов и свободой воли. "Человек из подполья", угаданный Ф. М. Достоевским, заключал из этого противоречия, что истины науки не имеют власти там, где хозяйничает свободная воля, которая, отвергнув диктат "арифметики", обречена, правда, лишь на бунт. Трудности не разрешаются, если вместо примитивной "арифметики" (карикатурный образ самонадеянного научного Разума) ввести в дело аппарат научного знания, естественного, социального и гуманитарного. Как бы внушительно не выглядел этот аппарат, он не может решить вопросы, выходящие за пределы его компетенции. Впрочем, сверхоптимистический рационалист - это как раз тот, кто уверен, что этих пределов нет, что свет Разума, воплощенного в науке, распространяется на самые глубокие тайны духа, в том числе и на нравственный закон, который, по Канту, заключен "внутри нас". Сам Кант был сдержан в своем рационализме, призывая относиться к категорическому императиву "с удивлением и благоговением". Но оппоненты простодушного рационализма считают, что пределы Разуму все же положены, и в человеке имеется тот "остаток", который не только не может быть рационализирован, но даже сам лежит в основаниях Разума. Человек всегда больше того, что он знает о себе, писал К. Ясперс. Но что такое этот "не рационализируемый" остаток? Мысль человека всегда стремилась прорваться к нему через границы, ею же самою и постигаемые. Быть может, это и есть то самое, о чем нельзя говорить и потому следует молчать, по завету Л. Витгенштейна?