Рабыня - [23]

– Мы потом посидим в тени, у реки, – шепнула Джозефина Миссис Лу. – Я вам почитаю.

Джозефина посадила Миссис Лу на кровать.

– Сейчас приду, – сказала Джозефина и закрыла за собой дверь. Потом повернулась к доктору, который ждал в нескольких шагах от двери, нетерпеливо постукивая тростью по полу.

– Состояние твоей хозяйки очень тяжелое, – сказал он. – Она отдыхает? Она хорошо ест?

– Да… да, – запнулась Джозефина. – У нее хороший аппетит. Отдыхает, да, она, в общем-то, хорошо спит. Хотя иногда припадки ей мешают.

– Мне нужно пустить ей кровь, но я не принес с собой ртуть. Я не думал, что опухоль зашла так далеко. – Теперь он говорил сам с собой, отводя взгляд, глядя через плечо Джозефины в окно в конце коридора. Потом доктор снова повернулся к Джозефине: – Она должна оставаться спокойной, но в приподнятом настроении. У нее меланхоличная натура и хрупкое сложение. Такое сочетание не подходит для тяжелой жизни на такой ферме, как эта, и крайне важно, чтобы ее внимание было сосредоточено на счастливых мыслях, на легкомысленных вещах. – Доктор скользнул глазами по холлу: голые доски пола, штопаные занавески на дальнем окне, пятна грязной штукатурки на стенах. – Трудный путь выбрала твоя хозяйка, – сказал он.

В глубине штата Миссисипи семья Миссис Лу занималась выращиванием хлопка на бескрайних плодородных землях. Там и выросли Миссис, ее пять сестер и брат. Она часто рассказывала об этом Джозефине, о платьях, которые она когда-то носила, о танцах и музыке на вечеринках, которые устраивала ее семья, о браслете, который ей подарили на шестнадцатый день рождения – тонкой золотой ленте, которую она надевала каждую пятницу, когда ужинала с родителями.

– Я оставила все это, Джозефина, когда вышла за него замуж, – сказала Миссис перед своей болезнью. Ее интонация была прозаической – просто констатация давно прошедших событий. – Тогда он был хорош собой. Говорил так мило и застенчиво, а глаза у него были синими.

Доктор подошел ближе и наклонился к Джозефине. Она ощутила легкий запах немытого тела, смешанный с горечью лекарств.

– А я тебя знаю, девочка, – сказал доктор. – Ты помнишь меня?

Он наклонился еще ниже, и Джозефина увидела потемневшую изнанку его воротника, проблеск серо-желтой кожи на шее и шершавую красноту горла. Его запах заполонил весь холл.

– Нет, доктор, – сказала Джозефина, отступая. Она больше не хотела иметь ничего общего с этим человеком. Ей хотелось, чтобы он ушел из Белл-Крика, вместе со своей тростью и пытливыми руками.

– Разве? А я думаю, что помнишь.

Джозефина отрицательно покачала головой, но увидела, как он смотрит на нее: в глазах уверенность и холодное медицинское любопытство.

– Ну, конечно, этого следовало ожидать, – сказал он. – Ты была очень слаба и совсем молода. Я назначил тебе успокоительное. – Он откинул голову назад, и его осанка изменилась, грудь выпятилась. – Вся эта история, это такая жалость. Позор. – Доктор Викерс будто выплюнул последнее слово. – Твоя Миссис проявила невероятную доброту, уж в этом будь уверена. Тебя бы могли продать, прогнать или, по крайней мере, отправить в поля, подальше от ее дома. Не знаю, почему она поступает так, как поступает. Она всегда была упрямицей.

Джозефина опустила глаза, стараясь не встретиться с ним взглядом и не сделать ничего такого, что продлило бы их разговор. Белые костяшки пальцев доктора сомкнулись вокруг ручки его трости.

Из комнаты Миссис донесся слабый шум, скрип половицы, шорох юбок, движущихся за закрытой дверью. Джозефина отвлеклась на звуки, повернула голову, и доктор Викерс отступил на пару шагов.

Когда он снова заговорил, его тон был деловым и откровенным.

– Думаю, твоя Миссис умирает. Похоже, у нее опухоль, этот нарост на шее. Вопрос только во времени. Трудно сказать, сколько ей осталось. Болезнь сильно запущена, и с головой у нее неважно. Но она еще может удивить нас всех, найти внутренний ресурс. – Он опустил подбородок. – Расскажи мистеру Беллу все, что я сказал тебе. Через два дня я заеду снова. Если что-нибудь в ее поведении изменится, мистер Белл должен немедленно написать мне. Поняла?

– Да, конечно. Я поняла.

Взгляд доктора Викерса был тяжелым, немигающим.

– Теперь я ухожу. Оставайся с хозяйкой.

Он повернулся и начал спускаться по скрипучей лестнице. Кончик трости оставался на отлете и ни разу не ударился о ступеньку.

Доктор Викерс ушел, а Джозефина надолго осталась в холле, ожидая, когда ее позовет Миссис Лу. Миссис Лу умирает. Слова доктора отдавались в ушах Джозефины, заполняли ее сердце, и она чувствовала, что ее решимость пошатнулась. Она уйдет, а кто будет заботиться о Миссис Лу? Кто будет удерживать ее во время судорог, кто причешет ее, принесет то, что ей нужно, проследит, чтобы она поела? Уж не Мистер, это точно. На другую прислугу у него нет денег. Лотти, Тереза, Калла – никто из них не знает о доме, о Миссис и о ее привычках так много, как Джозефина.

Она смотрела, как солнце играет на половицах, как тени, отбрасываемые облаками, плывут, словно вода, по лесу, и вспоминала прошлое, когда она была девочкой, но уже не малышкой. Ее босые ноги шлепали по каменному полу кухни, а Миссис в гостиной напевала мелодию. Книги, которые Джозефина брала из библиотеки и тайком протаскивала в свою комнату. Тогда было легко. До того, как жало пчелы убило юного Хэпа, до припадков Миссис, до того, как продали Луиса. Однажды, перед самой продажей, Луис принес Джозефине цветы – букет золотарника, который Лотти выпалывала, считая сорняком, он лежал у задней двери; Джозефина знала, для кого он и кто его оставил. Луис был быстроногим, длинным и гибким, его верхняя губа красиво изгибалась, когда он улыбался, а улыбался он охотно, всегда готовый порадовать Джозефину.