Работы Фрейда по технике психоанализа (1953-1954) - [40]

Мальчик вербализует первый призыв — призыв, выраженный в речи. Он требует свою няню, с которой он вошел и которой он позволил было уйти как ни в чем не бывало. Впервые он изъявляет реакцию призыва, которая является не простым аффективным призывом, выраженным мимикой всего существа, а призывом вербализованным, предполагающим с этого момента ответ. Это первая коммуникация в собственном, техническом смысле слова.

Впоследствии процесс заходит так далеко, что Мелани Кляйн задействует и все остальные элементы ситуации, которая становится организованной, и даже отец приобретает в ней свойственную ему роль. Вне сеансов, говорит Мелани Кляйн, отношения ребенка развиваются в плоскости эдипова комплекса. Мальчик символизирует окружающую его реальность исходя из того узла, из той маленькой трепещущей клетки символизма, которую дала ему Мелани Кляйн.

Это то самое, что она впоследствии выразит словами "открыть двери его бессознательного".

Что же именно в действиях Мелани Кляйн демонстрирует хоть какое-то восприятие той, не знаю уж какой, деятельности, которая была бы в субъекте его бессознательным? Да она предполагает ее не задумываясь, просто в силу привычки. Перечитайте внимательно все наблюдение и вы увидите в нем сенсационное проявление формулы, на которую я постоянно ссылаюсь: "бессознательное является речью другого".

В упомянутом случае данная формула совершенно очевидна. У субъекта нет ровно никакого бессознательного. Именно речь Мелани Кляйн прививает изначальной косности собственного Я ребенка первые символизации эдиповой ситуации. Более или менее скрыто, в большей или меньшей степени руководствуясь собственным произволом, Мелани Кляйн всегда поступает со своими пациентами именно так.

Каковы же эффекты символизации, внесенных терапевтом в этом драматическом случае — случае субъекта, которому недоступна человеческая реальность, поскольку от него не услышать какого-либо призыва? Такие символизации определяют изначальную позицию, исходя из которой субъект может ввести в игру воображаемое и реальное и завладеть своим развитием. Его поглощает ряд равнозначностей, система, где объекты замещают друг друга. Он продвигается вдоль целой цепочки уравнений, определяющих его переход от того промежутка между двумя створками двери, где он укрывался, как бы в абсолютной черноте всеобъемлющего вместилища, к объектам, которыми он замещает эту черноту — тазом с водой, например. Таким образом он развертывает и выражает весь свой мир. И дальше, от таза с водой он переходит к электрическому радиатору, к объектам все более и более разработанным. Он получает доступ как ко все более и более богатым содержаниям, так и к возможности определить, что свершается, а что нет.

Так на каком же основании можем мы говорить в этом случае о развитии эго? Как обычно, эго здесь путают с субъектом.

Развитие происходит лишь постольку, поскольку субъект включен в символическую систему, проявляется в ней, утверждается в результате осуществления подлинной речи. Как вы в дальнейшем убедитесь, нет даже необходимости, чтобы такая речь принадлежала ему. В отношениях временных, между терапевтом и субъектом, подлинная речь — пусть в наименее эмоциональной форме — может оказаться ему дарована. Но важно то, какая это речь, — и здесь как раз и проявляются свойства символической ситуации Эдипа.

Это поистине ключ — пусть очень упрощенный. Я уже замечал вам, что, вероятно, здесь существует целая связка ключей. Возможно, я прочитаю вам как-нибудь лекцию о том, что дают нам в этом отношении мифы первобытных народов — я не говорю "примитивных", поскольку знания их в этой области были гораздо богаче наших. Изучая мифологию, например, ту, что сложилась у населения Судана, мы видим, что комплекс Эдипа является для них лишь ничтожной деталью огромного мифа. Миф позволяет прочесть столь богатый и сложный ряд отношений между субъектами, что рядом с ними Эдип кажется лишь крайне сокращенным вариантом, который даже не всегда пригоден.

Однако нам это не важно. Что касается нас, аналитиков, то мы им довольствуемся и по сей день. Конечно, имеют место ипопытки его разработки, однако довольно скромные, поскольку исследователи непременно сталкиваются с ужасной путаницей за неумением различать воображаемое, символическое и реальное.

Но вот что я хотел бы вам сегодня заметить. Когда Мелани Кляйн сообщает ребенку схему Эдипа, воображаемое отношение, которое переживает субъект, хотя и очень бедно, но уже достаточно, чтобы можно было говорить о его собственном мире. Зато первичное реальное является для нас, в буквальном смысле, невыразимым. Поскольку субъект ничего не говорит нам об этом, у нас нет никакого средства проникнуть туда, если только мы не прибегнем к символическим экстраполяциям, составляющим двусмысленность любой системы, подобной кляйновской, — так, Мелани Кляйн говорит нам, что внутри царства материнского тела субъект находится вместе со своими братьями, не говоря уж о пенисе отца и т. д. Так ли это на самом деле?

Это не так уж важно, поскольку во всяком случае мы можем таким образом уловить, как подобный мир приводится в движение, как воображаемое и реальное начинают структурироваться, как разворачиваются последовательные инвестиции, ограничивающие собой разнообразие человеческих объектов, т. е. объектов именуемых. Отправной точкой всего этого процесса служит та первая фреска, которая конституируется значащей речью и формулирует основополагающую структуру, в законе речи очеловечивающую человека.