Работа над ошибками - [52]

Нужный мне дом оказалось очень легко найти – большой, на две семьи, беленый, с витым металлическим номером на стене. Дверь обрамляла шпалера нежно-персиковых роз, правда, почти все цветы уже увяли, усеяв поблекшими, пергаментными лепестками мощеную дорожку перед входом. Машины возле дома я не увидел, но окошко внизу было открыто, так же как и одно из верхних окон, на котором ритмично, взад-вперед, колыхалась тюлевая занавеска, как будто ее вдыхали и выдыхали чьи-то мощные легкие. Два тридцать. Дома кто-то был, только я не знал, мистер ли это Хатчинсон, и если да, то один ли он. Я вернулся на главную улицу к телефонной будке. После первого звонка – в городской избирательный комитет – мне стало известно, что по указанному адресу зарегистрированы два человека: Кристофер и Эллен Хатчинсон. Вторым номером, который я набрал, был номер мистера Хатчинсона. Я попросил Эллен. Мужской голос сообщил, что Эллен на работе, и спросил, не надо ли ей что-нибудь передать. Я повесил трубку.

Медный дверной молоточек: голова лисы, впившейся зубами в кольцо. Я заставил лису трижды открыть и закрыть рот. Каждый удар отдавался за дверью металлическим эхом. После длительной паузы послышался шум, затем голос:

Минутку!

Дверь резко распахнулась. Передо мной возник лысеющий коротышка. Одной рукой он держался за дверь, а другой опирался на палку. На нем была однотонная рубашка с короткими рукавами и хлопчатобумажные шорты. Правое колено туго забинтовано. Ноги в шлепанцах; из-под ремешков торчат волосы на больших пальцах. В прошлый раз мы виделись восемнадцать лет назад, но я узнал его по самой свежей из двух фотографий, украшавших стену моей спальни.

Прошу прощения. Он улыбнулся и показал на свою ногу. Хожу-то я нормально, а вот вставать и садиться – проблема.

Я сказал ему то же самое, что и журналисту из «Оксфорд Таймс»: я спортивный обозреватель и должен написать заметку в одну из газет Южного Лондона. Он удивился, что ради встречи с ним я проделал такой путь. Я объяснил, что ехал в Бирмингем на вечерний матч «Пэлис», о котором мне нужно написать, и решил, раз уж я все равно на М40, заехать заодно и к нему. Я извинился: конечно, следовало сначала позвонить. Пустяки, сказал он, и жестом пригласил меня в дом. Он шел по кафельному полу прихожей, тяжело опираясь на палку и шаркая. Я шел за ним.

Я пробовался в «Кристал Пэлис», пацаном еще.

А я думал, вы были в списках «Челси».

Это уже потом. Мистер Хатчинсон открыл дверь и провел меня в просторную гостиную с двумя окнами. В шестидесятом, кажется. Мне было шестнадцать. «Пэлис», «Фулхэм», «Чарлтон», «Брентфорд», «Мил-луолл»… Пробы, судейства… Меня судили столько, сколько не снилось ни одному медвежатнику! Как, вы сказали, ваше имя?

Грегори. Грегори Линдсей.

Садитесь, Грег.

Я сел, куда он показал, спиной к широкому окну и стал наблюдать, как мистер Хатчинсон тяжело опускается в другое кресло. Больную ногу он положил на табуреточку, пристроил под пятку подушку, палку прислонил к столику. На столике стояла пустая кружка, лежала газета и пульт от включенного телевизора. На экране играли в гольф, человек в кепке с козырьком готовился длинным ударом загнать мяч в лунку.

«Скай». Недели две назад себе тарелку поставил. Мистер X. полюбовался на промах игрока и выключил телевизор. Для нас, инвалидов, телик – ну просто дар божий.

Вы живете один?

Нет, с женой. Она на работе. Учительствует, как и я. А девочки в университете.

Домой на каникулы приезжают?

Он покачал головой. Одна в киббуце, другая со своим парнем колесит по Европе. Жена не хотела, чтоб они уезжали, да что ж тут поделаешь?

Он предложил чаю или холодненького пивка. Я отказался и перевел разговор на темы, якобы касающиеся интервью. Достал из рюкзака ручку, блокнот на пружинке, притворился, будто делаю записи. На самом же деле я рисовал, и, из-за того что рисовал я не карандашом, а шариковой ручкой, портрет получался грубее, контрастнее, чем хотелось бы, особенно серебристо-желтое сияние, которым окутывал мистера Хатчинсона струившийся в окна солнечный свет. Когда мы исчерпали футбольные темы, рисунок был почти уже закончен, и я стал задавать вопросы о преподавательской деятельности. Он упомянул о работе в __________-ской школе, а также о том, что заведовал физкультурным отделением в частной школе для мальчиков, ради чего, собственно, и переехал в Оксфорд.

Здесь высокие стандарты. Хорошие условия, снаряды – не то что в Лондоне. И ребята что надо. Он посмотрел, как я «пишу». Может, это лучше не записывать, как думаете?

Разумеется. Я сделал несколько вычеркивающих движений. А кросс?

Кросс?

Так и проводите его под дождем?

Он замялся, потом засмеялся. У вас в школе тоже такое бывало?

Я улыбнулся. Солнце теперь било ему прямо в глаза, и он попросил меня задернуть шторы. Я не шелохнулся. Закончил рисунок и некоторое время смотрел на то, что у меня получилось. Потом закрыл блокнот.

Он, одной рукой прикрывая глаза, другой показал на штору. Закроете, Грег? А то ни черта не видно.

А круги? Заставляете своих ребят нарезать круги?

Круги?

А отжиматься? Заставляете их отжиматься? Под дождем, как водится?