Работа и любовь - [6]

не ахал и не охал,

товарищ комсомол.

Ему бывало трудно —

он воевал со злом

не тихо, не подспудно,

а именно трудом.

Тогда еще бездомный,

с потрескавшимся ртом —

сперва он ставил домны,

а домики — потом.

По правилам науки

крестьянско–заводской

его пропахли руки

железом и землей.

Веселый и безусый,

по самой сути свой,

пришелся он по вкусу

Отчизне трудовой.

НАСТОЛЬНЫЙ КАЛЕНДАРЬ

Совсем недавно это было:

моя подруга, как и встарь,

мне зимним утром подарила

настольный малый календарь.

И я, пока еще не зная,

как дальше сложатся они,

уже сейчас перебираю

неспешно будущие дни.

И нахожу не безучастно

средь предстоящих многих дат

и праздники расцветки красной

и дни рождений и утрат.

Сосредоточась, брови сдвинув,

уйдя в раздумия свои,

страны листаю годовщины,

как будто праздники семьи.

Редактора немало знали, —

они подкованный народ, —

однако же не угадали,

что год грядущий принесет.

Страна, где жил и умер Ленин,

союз науки и труда,

внесет, конечно, добавленья

в наш год, как в прошлые года.

Весь устремись к свершеньям дальним,

еще никак не знаменит,

уже в какой–нибудь читальне

ученый юноша сидит.

Сощурившись подслеповато,

вокруг не слыша ничего,

он для страны готовит дату

еще открытия одного.

Победы новые пророча

в краю заоблачных высот,

уже садится где–то летчик

в пока безвестный самолет.

Строители, работой жаркой

встречая блещущий январь,

внесут, как в комнату подарки,

свои поправки в календарь.

Уже, в своем великолепии,

свободной радости полна,

рвет перержавленные цепи

колониальная страна.

Отнюдь не праздный соглядатай,

морозным утром, на заре,

я эти будущие даты

уже нашел в календаре.

Я в них всей силой сердца верю,

наполнен ими воздух весь.

Они уже стучатся в двери,

они уже почти что здесь.

РАЗГОВОР О ГЛАВНОМ

В разговоре о главном

не совру ничего…

Я приметил недавно

паренька одного.

Наш по самой по сути

и повадке своей,

он стоял на распутье

возле школьных дверей.

Для него в самом деле

эти дни не легки:

навсегда отзвенели

в коридорах звонки.

От учебы от школьной

ты шагай, дорогой,

не дорожкой окольной,

а дорогой прямой.

В институтах науки,

на заводах страны

эти сильные руки

до зарезу нужны.

Но замечу попутно,

ничего не тая:

не насчет институтов

агитирую я.

Говорю без сомнений

и без всяких обид:

там таких заявлений

много тысяч лежит.

Мне хотелось бы, чтобы

из оконченных школ

на иную учебу

ты, товарищ, пошел.

Я бы сам из–за парты,

слыша времени гул,

с наслажденьем, с азартом

на работу шагнул.

Нету лучшего сроду,

чем под небом большим

дым советских заводов —

нашей Родины дым.

В том семействе могучем

всем бы надо побыть:

и работе обучат

и научат, как жить.

Не на танцах нарядных

жажду встречи с тобой,

а в шахтерской нарядной,

в заводской проходной.

Мне хотелось бы очень —

заявляю любя, —

чтобы люди рабочим

называли тебя.

Это в паспорт твой впишут,

в комсомольский билет.

Как мы думаем, выше

просто звания нет.

ПЕРВАЯ СМЕНА

Каждый день неизменно

мимо наших ворот

утром первая смена

на работу идет.

По всему тротуару

и по всей мостовой…

Тут и юный и старый,

добродушный и злой.

Здесь отыщет психолог

и таких и сяких,

только больше веселых,

большинство — молодых.

Нам тоска не годится,

скукота не про нас…

Я люблю эти лица

в раннеутренний час.

Деловито шагая,

всем врагам на беду,

пареньки истребляют

пирожки на ходу.

(Их девчонка с усмешкой

ей усмешка идет —

прямо с белой тележки

на углу продает.)

Не смолкает — куда там!

молодой разговор.

В этой смене девчата

хороши на подбор.

Не ленивые дуры,

не из жалких франтих:

маляры, штукатуры —

вот профессии их.

Стооконные зданья,

от угла до угла,

эта смена со знаньем

для людей возвела.

Мне бы стать помоложе

да вернуть комсомол —

в эту смену я тоже,

только б в эту пошел.

Вот спешит крановщица,

вот монтажник идет.

Я люблю эти лица,

этот русский народ.

СТОЛОВАЯ НА ОКРАИНЕ

Люблю рабочие столовки,

весь их бесхитростный уют,

где руки сильные неловко

из пиджака или спецовки

рубли и трешки достают.

Люблю войти вечерним часом

в мирок, набитый жизнью, тот,

где у окна стеклянной кассы

теснится правильный народ.

Здесь стены вовсе не богаты,

на них ни фресок, ни ковров —

лишь розы плоские в квадратах

полуискуеных маляров.

Несут в тарелках борщ горячий,

лапша колышется, как зной,

и пляшут гривеннички сдачи

перед буфетчицей одной.

Тут, взяв что надо из окошка,

отнюдь не кушают — едят,

и гнутся слабенькие ложки

в руках окраинных девчат…

Здесь, обрати друг к дружке лица,

нехитрый пробуя салат,

из магазина продавщицы

3 халатах синеньких сидят,

Сюда войдет походкой спорой,

самим собой гордясь в душе,

в таком костюмчике, который

под стать любому атташе,

в унтах, подвернутых как надо,

с румянцем крупным про запас,

рабочий парень из бригады,

что всюду славится сейчас.

Сюда торопятся подростки,

от нетерпенья трепеща,

здесь пахнет хлебом и известкой,

здесь дух металла и борща.

Здесь все открыто и понятно,

здесь все отмечено трудом,

мне все близки и все приятны,

и я не лишний за столом.

ПЕРВАЯ ПОЛУЧКА

Как золотящаяся тучка,

какую сроду не поймать,

мне утром первая получка

сегодня вспомнилась опять.

Опять настойчиво и плавно

стучат машины за стеной,

а я, фабзавучник недавний,

стою у кассы заводской.

И мне из тесного оконца

за честный и нелегкий труд

еще те первые червонцы

с улыбкой дружеской дают.

Мне это вроде бы обычно,

и я, поставя росчерк свой,