Рабочая гипотеза - [44]

Вскоре выехали на шоссе.

– Спасибо, Раенька! – говорит Леонид. – Тут мы проголосуем и на попутной в Москву. А ты домой? Тебе спешить уже нужно?

– Спешить. О да, всегда нужно спешить… – Раиса кивает головой им на прощанье, захлопывает дверцу.

Остановив направляющийся к Москве грузовик, Леонид предлагает Лизе сесть в кабину, но та энергично трясет головой.

– С тобой, в кузов.

Громов не спорит. А когда уже ветер обжег лицо, она спрашивает:

– Ссора?

– Нет, просто подбили баланс и признали опыт неудавшимся. В том-то и беда, Лизок, что даже поссориться толком мы не можем.

– О-о, у теоретиков все шиворот-навыворот! Однако что она тебе говорила? Секрет?

– От тебя нет. Говорила, что безнадежно устала, что последние месяцы были трепкою нервов, что на четвертом десятке трудно приспосабливаться друг к другу…

– Особенно тебе к ней… Этого она не сказала? Раиса вся тут. Сегодня, к примеру: приехала расставаться, но весь день только и делала, что заявляла свои права на тебя. Она и в науке такая. Не спорь, Леня, она оккупантка, не спорь, а радуйся, что избавился от оккупации.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

– Странный ты человек! Шнейдер обрушился на нашу работу, а ты…

– Странный, Лизонька, очень странный…

Комната преобразилась. Третий стол выехал на середину, на нем пока что ничего нет, но два других стола завалены всяческими шедеврами стеклодувного производства. Шедевры то и дело лопаются, бьются, трескаются, норовят свалиться на пол; и пока Елизавета сметает в угол очередной Млечный Путь из осколков, Леонид чертыхается сквозь зубы.

– Хорошо хоть сообразили заказать три комплекта!

Безуспешно пытаясь надеть шланг на горлышко пузатой штуки, Леонид смешно морщит губы – точь-в-точь как морщится шланг, сопротивляясь насилию. Елизавета подходит со стаканом воды.

– Хочешь, покажу фокус?

– Быть может, попозже, во время паузы? «У ковра – клоун-иллюзионист Е. Котова». Клоуны, Лизонька, выступают во время пауз.

– Дай шланг. – Она выдернула резинку из рук Громова, сунула ее в воду. – Попробуй теперь.

Леонид пробует, и шланг надевается.

– Почти гениально…

– А как же? Но ты не ответил насчет Шнейдера.

– Шнейдер? Ах, Шнейдер!.. Но, Лизонька, это тоже почти гениально, что он сказал.

Разговор о Шнейдере, о том, что он сказал, заводят они ежедневно.

Началось с очередного визита Шаровского.

– В среду слушаем ваш отчет. Приготовьтесь.

Видно, тревожило Ивана Ивановича состояние наркозной темы: не слишком ли увлекались разработкой гипотезы Громова. Иначе чем объяснить этот отчет, незапланированный, несвоевременный?

И вот Леонид на трибуне. Малая аудитория заполнена лишь наполовину. Все свои – кто из чужих придет на текущий отчет? Доклад четкий – опыты и выводы, опыты и выводы… Докладчик блистает неторопливым спокойствием, заканчивает, уложившись в отведенное время. Шаровский одобрительно кивает головой – любит точность. Вопросов задают мало, и Леонид на них отвечает.

Потом начались прения. Умно, однако по мелочам, критикует работы Басова – типичная ученица Ивана Ивановича. Лиза записывает: мелкие улучшеньица, которые Басова предлагает, ее устраивают. Далее выходит Семечкин, и доска покрывается орнаментом из непонятных большинству интегралов. Теоретический зуд Семечкина пока что никто всерьез не принимает. Никто, кроме Громова. Леонид интегралы перерисовывает: надо обдумать, поспорить. После Семечкина Титов, сияя улыбками, мягко чернит обе темы: наркозную за откровенно теоретический крен, «ядовитую» – за необоснованный практицизм, отсутствие теоретической подстилки. Никто ничего по поводу его выступления не записывает; мнение свое Титов не обосновывает, громкие, но пустые слова, и, значит, мнение это – факт личной биографии товарища Титова, не более.

Шнейдер появился – точно из-под земли вынырнул.

Голос у Шнейдера резкий, с присвистом. Поначалу кажется, что слова во фразах недостаточно пережеваны, топорщатся, норовят разбежаться в разные стороны. Однако вслушаешься – гладко, обкатанно и увесисто.

– Приятно, что Леонид Николаевич решительно рвет с ветхозаветным планом построения сообщений: литвведение, материал и методика, эксперимент…

Это камешек в огород Шаровского, Басовой, школы в целом. Однако, пропустив мимо ушей одобрительно-неодобрительный шумок, Шнейдер продолжает, и теперь достается уже Громову.

– В докладе все гладко: гладенькие гипотезы, данные их подтверждают. Плохо это? Нет. Но такие исследования должны настораживать самих исследователей: не прошли ли они мимо фактов, могущих гипотезам повредить? Работы хорошо оснащены математически, однако, мне кажется, мимо одного крайне важного математического метода исследователи прошли: мимо метода доказательства от противного. Не уподоблюсь товарищу Титову, буду конкретен. (Смешок в зале.) Я не поверю в роль нервной системы… («Привет! А Павлов?» – голос Титова с места.) Речь идет о данном определенном случае, при чем здесь Павлов, товарищ Титов? Я не поверю в значение нервной системы, пока не докажут мне, что защиту вызывает ее торможение, а не побочное действие наркотиков просто как химических веществ. Ну, скажем, так же, как защищает угарный газ. Практически предлагаю испытать гедонал – наркотик с особым химизмом. Что вы говорите, товарищ Титов? Культ контроля? Да, культ контроля! Культ точности – этим наша школа может гордиться!