Раба любви и другие киносценарии - [12]

Пришел проводник и для светомаскировки обернул фонарь темной тряпкой, теперь только туманное пятно сжималось и разжималось на потолке. Старик стоял, морща лоб и что-то припоминая, а затем пошел вдоль вагона, мимо храпящих полок, мимо спящих сидя и полулежа людей до тамбура, где на узлах тоже лежали какие-то люди.

— Неужели это никогда не кончится? — тихо сказал старик и пошел назад.

Он стоял у полки мальчика и смотрел, как мальчик спит. Мальчик спал, лежа на распотрошенном узле и положив щеку на голенища фетровых женских бот. Рукава его свитера были закатаны, а ботинки расшнурованы. Мальчику спился дом с башенкой, дядя, старуха, торгующая рыбой, инвалид с розовой клешней и еще разные лица и разные предметы, которые он тут же во сне забывал. Уже перед самим рассветом, когда выгоревшая свеча потухла и старик прикрыл ноги мальчика теплой кофтой, мальчик увидал мать, вздохнул облегченно и улыбнулся.

Ранним утром кто-то открыл дверь в тамбур, холодный воздух разбудил мальчика, и он еще некоторое время лежал и улыбался...

* * *

Мужчина в нейлоновой рубашке сидел в шашлычной и ел шашлык по-карски одним куском. Он брал ломтики лимона, выжимал из них сок на поджаренное мясо и добавлял соус из соусника. Потом он выпил холодного вина, две рюмки подряд, вынул газету, но так и не раскрыл ее, принялся рассматривать себя в висящем напротив зеркале.

Рядом маленький старичок грыз вставными зубами отваренную куриную четверть, часто ковырялся спичкой в зубах и сплевывал в спичечный коробок.

— А вы сами откуда? — спросил старичок.

Мужчина назвал большой северный город.

— А похожи на армянина, — сказал старичок, сдирая скользкую куриную кожицу.

В шашлычную вошла очень загорелая блондинка, села за соседний столик и принялась листать меню.

— Семья у вас там? — спросил старичок, копаясь детскими пальчиками в куриной мякоти.

Мужчина отвернулся от старичка и смотрел на блондинку, она была в коротеньком халатике, а две нижние пуговицы халатика были расстегнуты.

— Отец, мать? — спросил старичок, разгрызая куриный хрящ.

— Мать у меля в войну умерла, — сказал мужчина. — Я еще пацаном был.

Под халатиком у блондинки был влажный купальник, на груди и снизу халатик промок, а концы волос у нес тоже были влажные, потемневшие. Блондинка заказала гранатовый сок и какое-то клейкое желе. Мужчина слегка повернул голову и смотрел в зеркало, как она ест желе.

Было очень тихо, но потолку скользили тени, старичок ушел за ситцевые портьеры в туалет. И вдруг что-то произошло. Мужчина вначале не понял, что случилось, сзади кто-то вбежал, что-то крикнул, и блондинка перестала есть. Желе капало у нее с ложечки на столик. Из туалета вышел старичок и, вытирая на ходу платком мокрые руки, заковылял к выходу.

— Что случилось? — спросил его мужчина.

— Курортника машина задавила, — сказал старичок. — Теперь отдохнет.... И курсовки не надо.

В шашлычной стало совсем пусто, только мужчина продолжал сидеть у столика над недоеденным шашлыком и блондинка вытирала салфеткой капли желе с халатика.

— Вы боитесь покойников? — спросила вдруг блондинка.

— Наверно, — сказал мужчина.

Блондинка повернулась к нему лицом. Халатик у нее был по-прежнему расстегнут, и виднелись загорелые колени.

— А если война, — сказала она. — Вы ведь мужчины.

На животе у нее тоже было влажное пятно от купальника.

Вошел старичок и снова заковылял в туалет.

— Что там? — спросила блондинка.

— Он жив, — сказал старичок. — Отрезало ногу.

— Ну вот, — блондинка встала и оттянула халатик, провела ладонью по груди и бедрам. — Пойдемте, вы ведь все-таки мужчина, надо закалять нервы.

Мужчина вышел вслед за блондинкой из шашлычной. Улицы была белой, ослепительно белой от солнца, а посреди мостовой вокруг пыльного автобуса молча стояли люди и внизу из-под ног слышался крик, изредка затихающий.

Мужчина подошел ближе, лица у людей были какие-то необычные, у всех одинаковые. Здесь не было ни сострадания, ни любопытства, просто испуг, и, подойдя ближе, мужчина понял, в чем дело. Пострадавший не кричал, а смеялся, он лежал на мостовой лицом кверху. Это был человек лет пятидесяти, довольно упитанный, загорелый, на лбу у него была ссадина, но небольшая. И смех его не был похож на истерику, просто он лежал себе на мостовой, поглядывая то на людей, то на свою неестественно вывернутую левую ногу, и хохотал.

Подъехала «скорая помощь». Санитар присел на корточки, приподнял голову пострадавшего, а тот все хохотал и пытался объяснить что-то доктору. Доктор был молоденькой девушкой, и видно было, что она тоже испугалась, начала подглядывать по сторонам, перешептываться с санитарами, а потом прикоснулась, и вдруг наступила тишина, пострадавший перестал смеяться, и все вокруг молчали. Под штаниной был сплюснутый, раздавленный автомобильным колесом протез. И тогда кто-то сзади хихикнул, кто-то прыснул в ладонь, кто-то захохотал, даже докторша улыбнулась.

А пострадавший вдруг закрыл глаза, и переносица его побелела. Подошел второй санитар с носилками, у инвалида были все-таки кое-где ушибы, на плече кровь, но, очевидно, не очень серьезно, просто он ударился, упав на мостовую.