Раб великого султана - [32]

Свои лучшие суспензии и снадобья Абу эль-Касим готовил собственноручно. Он утверждал, что по рецепту, известному лишь ему одному, он может изготовить мазь, способную любой женщине, даже последней блуднице, побывавшей во всех африканских портах, вернуть давно утраченную девственность. В качестве дешевой амбры он продавал смесь морской пенки, черной смолы, белого воска, мускатного ореха и алоэ. Я часто порицал его за то, что он бессовестно обманывает своих клиентов; он же пристально глядел на меня своими блестящими обезьяньими глазками и серьезно отвечал:

– Не упрекай меня в нечестности, Микаэль эль-Хаким. Неужели ты не понимаешь, что люди покупают у меня нечто большее, чем простые мази, бальзамы и всяческие краски? Ведь я торгую мечтой, в которой бедняки нуждаются куда больше, чем люди богатые и счастливые. Стареющим женщинам я предлагаю молодость и уверенность в себе, беднякам продаю дешевую амбру, аромат которой позволяет им почувствовать себя богачами, ибо им никогда не отличить благоухание настоящей амбры от запаха моей. Не упрекай меня за то, что я продаю людям иллюзии, веру в которые сам давно утратил.

Впрочем, вполне возможно, что его бальзамы и краски и вправду помогали людям стать счастливыми. В общем, не мне судить, правильно ли поступал Абу эль-Касим, ибо не мне решать, что человеку во благо – несчастье в реальной жизни или же счастье во лжи.

Во всяком случае, я не отказывался помогать Абу эль-Касиму в его работе, а наоборот, старался изо всех сил – и мне было даже приятно, когда он стал называть меня хакимом – то есть врачевателем. Да, да, я вынужден признать, что это мне льстило. А дело в том, что, пытаясь подобрать мне арабское имя, Абу эль-Касим выписал все буквы моего христианского имени «Mikhael» и составил из них новое имя – эль-Хаким. Удивленный неожиданным результатом своего эксперимента, Абу воскликнул:

– Да разве это не счастливое предзнаменование? В свое время ты, Микаэль-архангел, помог еврею Синану, заставив его обратиться за советом к священной книге. Теперь же эль-Хаким, врачеватель, поможет мне, и это принесет счастье нам обоим.

3

Впервые я увидел султана Селима бен-Хафса в пятницу. Он выехал из своей укрепленной касбы[17] на вершине холма, чтобы принять участие в полуденной молитве в великой мечети на берегу моря, и теперь, восседая на великолепном жеребце, спускался вниз по крутой узенькой улочке. Его сопровождали рабы в пышных дорогих одеждах, а позади шествовали лучники с луками наготове, настороженно озираясь по сторонам, подозрительно обводя взглядами плоские крыши близлежащих домов и внимательно всматриваясь в забранные решетками окна.

На площади у мечети султан, брезгливо морщась, бросил толпе нищих кошель четырехугольных серебряных монет и, не оглядываясь назад, вошел в храм. Лениво прочитав молитвы и таким образом исполнив свой долг имама, султан занял свое место на троне и, устроившись поудобнее, задремал, даже не пытаясь сделать вид, что внемлет словам Корана.

Благодаря тому, что владыка сидел на троне, возвышаясь над остальными правоверными, я имел возможность понаблюдать за ним и изучить его лицо. Он был человеком средних лет и крайне неприятной наружности – с явными следами разврата и пресыщения, с полуоткрытым слюнявым ртом и слипшейся от благоуханных помад бородой. Лицо его лоснилось от притираний, а налитые кровью глаза тупо глядели из-под набрякших век. Это лицо было мертво – так же мертво, как и рот, и я согласился с Абу эль-Касимом, который утверждал, что султан пристрастился к опиуму.

Вернувшись в касбу в сопровождении толпы зевак, Селим бен-Хафс приказал казнить двух бедолаг прямо у ворот дворца и высечь нескольких юношей, привязав их к колоннам здания. Юношей били плетьми до крови, а султан с отвисшей губой безучастно взирал на жестокую казнь. Тогда я понял, что если и в самом деле, как утверждали многие, Хафсиды правили Алжиром три столетия, то они задержались на престоле на век дольше, чем надо.

С каждым днем узнавая все больше и больше о городе, в котором мне довелось жить, я вскоре полюбил и Алжир, и улицу, где стоял наш дом, и острый запах пряностей, пропитавший воздух нашего квартала, и людей, которые всегда относились ко мне доброжелательно и дружелюбно. Этот чужой город с его удивительными ароматами, яркими красками, причудливыми решетками и оградами, роскошными садами, пестрой крикливой толпой и множеством судов в порту казался мне сказочно красивым.

И жили мы неплохо, ежедневно питаясь жирным бараньим пловом, к тому же Абу эль-Касим довольно часто подзывал меня к себе и, грустно вздыхая, развязывал свой кошель. Достав оттуда несколько четырехугольных серебряных монет, Абу отправлял меня на базар за жирненькими белыми куропатками, которых Джулия готовила для, нас с пряной подливой.

Красавица со временем смирилась со своей участью. Девушка больше не жаловалась на тяготы повседневной жизни и не требовала себе в помощь рабыню или прислугу, ибо наконец поняла, в чем состоит ее собственная выгода. Абу эль-Касим жалел ее и утешал, как мог, часто брал с собой на базар и покупал ей там прекрасные серебряные браслеты, которые потом так восхитительно звенели на запястьях и щиколотках Джулии. К моему великому огорчению прекрасные светлые локоны Джулии стали огненно-рыжими, ногти и ладони, а также ступни и щиколотки – оранжевыми, брови же и веки – синими, как у алжирских женщин.