Раб своей жажды - [36]

— Когда?

— Вчера вечером.

— У вас остался пузырек от лекарства, которое закончилось до этого?

— Горничная, наверное, выбросила его.

— А можно его извлечь?

Я вызвала звонком горничную и приказала ей принести пустой пузырек.

— Вы подозреваете, что кто-то пытался одурманить меня? — спросила я доктора Элиота, пока мы ждали.

— Таинственная женщина разбудила вас как раз в ту самую ночь, когда вы сменили лекарство. Подозрительно, не так ли?

— Что вы предполагаете, доктор Элиот?

Он оставил мой вопрос без внимания:

— Вы ведь всегда спали крепко, кроме прошлой ночи?

Я согласилась с этим.

— Но зачем кому-то понадобилось одурманивать меня? — настаивала я.

— Что-то в этом доме представляет большую ценность для наших незнакомцев, — . пожал плечами он.

— Бумаги Джорджа?

На его тонких губах появилась улыбка. Я поинтересовалась, приблизился ли он к раскрытию тайны.

— Кое-какой свет, возможно, блеснул, — ответил он, — но я могу ошибаться, ведь мы только начали, леди Моуберли.

В этот момент вошла служанка с пустым пузырьком. Элиот осторожно взял его, посмотрел на свет и попросил отдать пузырек, из которого я принимала лекарство. У меня полно этого зелья, и я охотно согласилась, спросив, что еще могу сделать.

— Ничего, ничего, — промолвил он. — Я видел все, что хотел увидеть.

Он повернулся, и я проводила его до двери. Уже собираясь уйти, он вдруг задержался.

— Леди Моуберли, — сказал он, повернувшись ко мне, — должен задать вам еще один вопрос… Ваш день рождения… Он пришелся как раз на один из дней сразу после первого исчезновения Джорджа, не так ли?

Я с удивлением взглянула на него:

— Ну, да… Точнее на день после его возвращения. Но я не понимаю, почему…

Он сдержал меня движением руки.

— Я вам сообщу, как пойдет дело, — пообещал он, повернулся и, не оглядываясь, зашагал по улице, а я провожала его взглядом, пока он не исчез вдали, и думала о том, какой след ему удалось обнаружить.

Размышляю я об этом до сих пор, смотря из окна своей спальни на улицу внизу. Она пустынна. Часы на церкви только что пробили два. Пора ложиться спать. Надеюсь, что усну. В мозгу моем сильная усталость. Мне кажется, что тайна разрослась до огромных размеров. Но, может быть, дражайшая Люси, для вас она перестанет быть тайной. Могу на это только надеяться и верю, что вскоре все обернется к лучшему. Спокойной ночи. Вспоминайте о Джордже и обо мне в ваших молитвах.

Роза

Письмо почтенного Эдварда Весткота мисс Люси Рутвен

Лондон,

«Постоялый двор Грея»

14 апреля 1888 г.

Дражайшая Люси!

Не могу вынести мысль о том, как вы страдаете. Я знаю, вас тревожит какая-то ужасная тайна, и все же, дорогая моя, между нами не должно быть секретов. Вы сделали меня счастливейшим человеком на Земле, хотя сами вы, наоборот, столь расстроены, что это причиняет мне боль. Леди Моуберли опять выкинула одну из своих штучек? Или же вновь восстают фантомы вашего прошлого? Вчера ночью во сне вы упоминали Артура. Но ваш брат мертв, так же, как мертвы мои мать и сестра. Нам надо смотреть вперед, любовь моя. Что было, то прошло навсегда. Перед нами будущее.

Прежде всего, дражайшая Люси, вы не должны позволять себе отвлекаться сегодня вечером. Только подумать, первое выступление в «Лицеуме»! На одной сцене с мистером Генри Ирвингом! Немногие актрисы могут этим похвастаться! Уверен, вы станете звездой Лондона! Я буду так горд, дорогая. Удачи, удачи, удачи и еще раз удачи, дорогая Люси. Вечно любящий вас,

Нэд

Повествование, оставленное Брэмом Стокером и датируемое началом сентября 1888 года.

Без малейших трудностей вспоминаю я события, о которых должен здесь поведать, ибо сами по себе они были столь поразительны и примечательны своим завершением, что произведут впечатление на любого. Однако есть у меня дополнительные причины оставить о них память, ибо случилось так, что в то время я искал хороший сюжет, который можно было бы переделать в пьесу или (кто знает?) даже в художественное произведение. В начале апреля, сразу откроюсь вам, сложились весьма особые обстоятельства.

Известный актер, у которого я управляю театром, мистер Генри Ирвинг, только что вернулся из успешного турне по Соединенным Штатам. Завоевав Америку, он теперь готовился вновь сорвать лавры в Лондоне, в великом храме искусства — театре «Лицеум». Мистер Ирвинг и я решили на открытие летнего сезона поставить «Фауста», самый впечатляющий спектакль, неувядающий фаворит лондонских зрителей. Постановка, однако, не была премьерой, как и пьесы, которые мы наметили на более позднее время в сезоне. Мистер Ирвинг сам это хорошо знал и в разговоре со мной сознался, что сожалеет об этом. Прошло много вечеров, и много вечеров еще предстояло, когда мы встречались за бифштексом и бокалом портера для обсуждения новых ролей, которые мог бы сыграть мистер Ирвинг. В эти апрельские вечера мы, впрочем, не смогли найти ничего подходящего. Наконец я предложил, что сам напишу новую пьесу. К сожалению, мистер Ирвинг лишь посмеялся над этим предложением и назвал его «ужасным», но не разохотил меня. Наоборот, с этого времени я начал носиться в поисках возможной темы. Для этого я стал фиксировать в своих записках разные необычные события и идеи, пришедшие мне на ум.