Раб - [4]

Признаюсь, первым произнесенным мной словом стало ругательство. Так я выразил удивление. В самом деле — мрачные каменные стены, горящая в полутьме свеча, единственное оконце под потолком, вся обстановка этого странного помещения вызвали в моей голове стресс. Я стоял и озирался. Мысли о пьянке остались на лестнице. Просыпалось любопытство. За порогом, который я переступил так решительно, не оказалось квартиры — только одна комната, больше похожая на камеру в подземелье. Кто живет здесь? Куда ушли хозяева? Было пусто, тихо, спокойно — опасаться нечего.

Меня заинтересовал вход, завешенный грубой холщовой тряпкой. Сделав несколько шагов, приподнял занавеску — в темной нише виднелся вполне современный унитаз. Уборная. Я издал смешок. И вдруг обнаружил, что мне уже не интересно. Что я устал, что мне хочется домой — посмотреть кино, подцепить случайную юбочку, позвонить какой-нибудь заскучавшей подружке, снять мотор, поехать прямо под теплое одеяло — вариантов полный бумажник! Но хотеть что-либо было поздно.

С тупым недоумением я оглядывался по сторонам и видел в призрачном свете только свою колеблющуюся тень. Выход пропал. Двери не было. Самое дикое, что я даже не помнил, в какой из стен она была, эта дверь. Тогда я струсил. А знал бы, что останусь здесь навеки, наверное, просто спятил бы от страха.

Таким приняла меня Келья. Грязным, низким, мерзким.

__________

Пишущий эти строки, помнишь ли ты, для кого пишешь?

Для себя.

Правильно: все остальные ответы — ложь. А достоин ли ты своих строк, пишущий?

Нет.

Правильно: ты достоин только жизни бренной. Зачем же оскверняешь ты святую бумагу?

Чтобы увидеть, как я грязен.

Да, пишущий, ты грязен, но для чего тебе нужно видеть это?

Чтобы стать чище.

Ты веришь в то, что можешь стать чище?

Нет, не верю.

Почему?

Потому что я грязен, низок, мерзок.

Правильно, пишущий! Повтори еще раз.

Я грязен, низок, мерзок.

Чему же тогда ты веришь?

Я верю коленям. Я верю губам. Я верю Книге. Я верю. Верю. Верю.

Рассказывай дальше, пишущий.

__________

Первую ночь я провел сравнительно спокойно. Пьяный хаос, воцарившийся в голове, как ни странно, дал возможность заснуть. Если бы я мог соображать, если бы до конца осознавал происшедшее, то не смог бы отключиться ни на мгновение. Утро встретил больным и растерянным. Сон на деревянной кровати, наполненный к тому же бредовыми видениями, явился не лучшим отдыхом для израненного благами цивилизации организма. Впрочем, именовать мое ложе кроватью было бы неправильно. Широкая скамья, покрытая подобием матраца (холщовый мешок, набитый сеном), без подушки, без одеяла — вот оно, неласковое ложе мое, стоит в углу по левую руку от стола, готовится принять полагающуюся ему ношу. Собственно, и наступление утра так же было чистой условностью. Скудный свет, проникающий сквозь высокое оконце, не мог справиться с вечным полумраком Кельи.

К счастью, похмелье оказалось не слишком тягостным: принятая вечером доза была слабовата. Период жестоких похмелий наступил позже. Поэтому я имел возможность соображать, но — разумеется! — ничегошеньки не понимал. Я обошел эту комнату без дверей, задержавшись сколько требуется в нише с унитазом, попытался заглянуть в оконце, посидел за дощатым столом, собираясь с мыслями. Свеча стояла на столе, она продолжала гореть, ничуть не уменьшившись за ночь. Здесь же лежал старинный фолиант, на котором сияла золотом надпись: «ПРАВИЛА». Я полистал его равнодушно, подумав только, что он, наверное, жутко дорогой. На первой странице была всего одна фраза: «Познавший грязь однажды — раб ее вечный», на других страницах также помещались какие-то фразы, которые я не стал читать, потому что в то немыслимое утро мне было совсем не до старинных фолиантов.

Не знал. Не знал, что это — Книга…

Я занялся содержимым своего рюкзачка, решив, что не существует дела важнее. С чувством горького сожаления достал один из дисков, который так и не успел вчера посмотреть. Фильм назывался «Безумное животное», две серии — о похождениях одной смазливой особы. Кроме того, я извлек бутылку водки, чудом уцелевшую после вечера встречи, термос с чаем и полиэтиленовый мешок с едой, которые я всегда брал с собой, когда надолго уходил из дома, ну и множество других чисто мужских мелочей. Обшарил карманы. Там были в основном деньги: бумажные и металлические, мелкие и крупные, в бумажнике и просто так. Новехонькие и засаленные, свои и чужие, на любой вкус, для любой жизненной ситуации — кроме моей нынешней. Достал паспорт, покрутил его, посмотрелся в фотографию — вместо зеркала. Вытащил импортную шариковую ручку. Сигарет у меня не было, как ни странно, я не курил, так уж сложилось… Короче, при мне оказалась куча бесполезнейших вещей. Впрочем, несправедлив я, это относится не ко всем из них. С жадностью я вскрыл бутылку водки и сделал несколько лечебных глотков. Лучшего лекарства трудно было бы пожелать. Потом посмотрел на термос и пакет с едой, но меня как-то скверно мутило, процесс принятия пищи казался несуразностью, и я решил отложить трапезу.

Гораздо важнее было поискать выход. Не бывает в нормальных домах комнат без дверей! Тем более, я же сумел каким-то образом сюда войти? Перед глазами стояла картина: обшитая дерматином дверь, на которую наклеен газетный заголовок «Келья отшельника». И я тщательно изучил, ощупал стены этой комнаты, изнемогая от нетерпения отыскать подвох, — шутка, на мой взгляд, затянулась. Но холодный камень быстро излечил от горячечного энтузиазма. Кругом был сплошной монолит, словно в пещере. Я не обнаружил ни единого стыка. Тогда я взобрался на стол, опасаясь, как бы он не рухнул, и выглянул в окошко под потолком. Увидел только чистейшее голубое небо. Вот этого уж никак быть не могло: квартира находилась на первом этаже, вокруг в изобилии стояли другие здания, деревья, трубы, всякие иные неотъемлемые детали городского пейзажа, а тут не было видно даже линии горизонта. Долго я смотрел, ожидая неизвестно чего, потом у меня возникло крайне неприятное впечатление, будто я смотрю снизу вверх, будто это не окошко вовсе, а люк. И я поспешно слез.