Раб - [3]

Найрам, с деланно серьезным лицом, неожиданно прислонился к Аврелию, томно закатил глаза, передразнивая Олаку. Остальные прыснули. Аврелий дал Найраму подзатыльник и сурово сказал:

— Ты слышал, что сказал Ксантив? Смеяться над святым — все равно, что смеяться над Богами.

Найрам обиженно посмотрел на старшего брата, взъерошил волосы на затылке, но ничего не сказал. Яния тоненько и жалобно спросила:

— Ксантив, а если ты женишься на Олаке, ты будешь спать только с ней? И не будешь приходить к нам ночью?

— Конечно! — ответил Найрам быстрее, чем Ксантив успел открыть рот. Ведь у тебя нет таких грудей, как у Олаки. Ты даже не знаешь, как надо целоваться по-взрослому. Конечно, он будет спать с ней!

— Зато ты все знаешь! — сказал Ксантив, пряча невольную улыбку. — И как целуются «по-взрослому», и что мне нравится в женщинах. Все вызнал! Только, Найрам, мужчины любят женщин совсем не за то, что ты сказал.

— А за что? — деловито спросил Найрам.

— За их душу. И за то, что они есть рядом с нами.

— Вот! — торжествующе выпалила Яния. Подошла к Ксантиву, недовольно отпихнула Олаку, обвила тонкими ручонками его талию. — Я скажу отцу, и он не разрешит тебе жениться на Олаке. Потом я вырасту, и ты женишься на мне.

— Нет, Яния, этого не будет, — твердо сказал Ксантив. — Это невозможно. Как говорит Женкай, мы принадлежим к разным породам людей.

— Невозможно потому, что ты — раб? Да? А тогда я скажу отцу, и он освободит тебя!

Ксантив усмехнулся — как у них все по-детски просто.

— Яния, а если твои сестренки тоже захотят за меня замуж?

— Они еще маленькие, — вполне резонно заметила та.

— Но ведь и тебе пока только десять лет. А сестренки быстро вырастут.

— А я первая буду большой! — нашлась Яния.

— Не первая, — сказал Найрам. — Еще Илона. Она уже большая.

— Да, Илона… — мрачно протянул Аврелий. — Илона — главная во дворце. Она главнее, чем отец. Как она скажет, так и будет. Хорошо, что она не хочет замуж за Ксантива.

Почему-то при упоминании старшей сестры дети разом погрустнели.

— Смотрите, Толстого Юрама вытаскивают, — отвлек их Ксантив.

Юрам трясся крупной дрожью. Вцепившись в веревку, он с ужасом глядел на оставшуюся внизу воду.

— По-моему, он теперь и близко к воде не подойдет, — сказала Олака. Побоится, что Женкай подойдет сзади и утопит его.

Будто услышав ее слова, Женкай обернулся. Сверлящий взгляд его маленьких глаз упал на Ксантива, пронзительный голосок перекрыл общий шум:

— А, Ксантив! Ты-то мне и нужен.

— Я чистый! — смеясь, ответил Ксантив. — В «купании» необходимости нет.

Он давно привык к тому, что за угрожающим тоном управителя редко скрывалась реальная угроза.

— И Аврелий здесь, — сказал Женкай, подойдя ближе.

— И я чистый, — в тон Ксантиву ответил Аврелий. — Мы только что плавали, у меня еще волосы мокрые.

— Я вижу! Аврелий, а почему ты отказался стричь волосы? Хочешь с длинными кудрями ходить? Или на Ксантива смотришь? Ну так ему положено — он бывший монах. А ты должен стричься.

Действительно, длинные, до плеч, пепельные волосы Ксантива были его отличием как воспитанника Энканоса. Но откуда об этом стало известно Женкаю? Ведь Ксантив с того момента, как на его шее впервые заклепали рабский ошейник, никому не говорил, кем были его наставники.

— Бегом во дворец! Аврелий, тебя хочет видеть царь, а ты, Ксантив, зайдешь в кузницу и там дождешься меня. За детьми Олака присмотрит.

Найрам хмыкнул, Ксантив сдвинул брови:

— И без шалостей!

— Ты рассердишься? — спросила Яния.

— У-у, и ногами топать буду, — пообещал Ксантив. — Обижусь и не буду ничего интересного рассказывать.

— Мы будем смирными, — сказала Яния. — Ты приходи побыстрее, мы будем ждать тебя…

Ксантив никому бы не мог сказать, как он дорожит общением с этими детьми. Они не видели в нем раба, вещь, которой можно помыкать. Каждое их слово могло быть приказом для него, но то уважение, которым он у них пользовался, ставило все на свои места. Они слушались его беспрекословно, он был их любимым воспитателем, хотя и был рабом. Выше него для них были только отец и Боги…

Быстрым шагом Ксантив и Аврелий шли по пыльной дороге. Аврелий мало напоминал своего мощного отца; хрупкий и изящный, как девушка, с тонкими выразительными чертами лица, он, тем не менее, в полной мере обладал отцовской силой воли и широтой души. Аврелия не привлекали богатства, он оценивал людей не по положению в обществе, а по качествам их ума и сердца. Он был горд — по-настоящему, когда гордость заставляет человека отказываться от преимуществ, достигнутых предками, всего добиваться только своими силами. Он обладал живым умом и цепким, памятливым взглядом, и он не был злым… Как Ксантиву хотелось сохранить и развить эти достоинства!

Ему недолго пришлось ожидать Женкая в душной кузнице. Запыхавшийся от быстрой ходьбы, еще более красный, сморщенный и суетливый, чем обычно, управитель прямо с порога крикнул кузнецу:

— Эй, ты! Сними с него ошейник, — и тут же строго сверкнул глазами на Ксантива: — А ты не радуйся, это ненадолго.

Ксантив и не радовался. Ему уже один раз меняли ошейник, и он знал, что это вовсе не является признаком близкого освобождения. Кузнец двумя ловкими движениями сбил заклепки с ошейника, не поцарапав Ксантива, затем разогнул узкую полоску бронзы и отбросил ее в угол.