Раб - [20]

В чем цель существования? В свободном выборе. Человек должен сам выбирать между добром и злом. Для этого он сюда пожаловал из-под престола Божьего. Отец сначала носит на руках своего ребенка, но стремится, чтобы ребенок сам научился ходить. Бог — это наш отец. Мы его дети. Он нас любит, Он благословляет нас своею милостью, но Он допускает, чтобы мы оступались и падали, дабы мы привыкли ходить на своих ногах. Он следит за нами недремлющим оком и, когда нам грозит опасность упасть в пропасть или полается в сети, берет нас в Свои святые объятия…

На дворе трещал мороз, но в овине было не холодно. Ванда лежала рядом с Яковом, прижавшись грудью к его груди, глядя ему в рот. Он говорил, а она спрашивала. Сначала, когда он стал беседовать с ней об этих материях, Яков считал себя дураком и конечно же преступником по отношению к еврейству. Разве может мужицкий ум постичь такие глубины? Но по ее расспросам он убеждался, что она его понимает. Она задавала даже такие вопросы, на которые Яков не знал, что ответить. Вот у животных нет свободного выбора, почему же они также подвержены страданиям? Если только одни евреи являются Божьими детьми, зачем же существуют неевреи?… Она так прижалась к нему, что он слышал биение ее сердца. Руки ее обхватывали его ребра. Ее жажда знаний не уступала влечению ее плоти. Она спрашивала:

— Где душа? В глазах?

— В глазах, в мозгу, она оживляет все тело.

— А куда девается душа, когда человек умирает?

— Она поднимается обратно в небо.

— У теленка есть душа?

— Нет, только дух.

— Куда он девается, когда закалывают теленка?…

— Иногда он входит в человека, который ест его.

— Ну а у свиньи тоже есть дух?

— Нет. Да… Что-то должно быть у нее…

— Почему еврею нельзя есть свинины?

— Это закон Бога. Такова Его воля.

— Я стану дочерью Бога, если перейду в еврейство?

— Да, если ты сделаешь это всем сердцем.

— Да, Яков, всем сердцем.

— Ты должна сделать это не потому, что любишь меня, а потому, что веришь в одного Бога со мной.

— Верю, Яков, верю. Но ты должен меня учить. Без тебя я слепая…

Ванда строила планы. Они вместе удерут отсюда. Она знает горы. Правда, христианке нельзя принять иудейскую веру, но она будет выдавать себя за еврейку. Она острижет волосы и не будет смешивать молочную пищу с мясной. Яков научит ее говорить по-еврейски. Она сейчас же хотела начать учиться. Она произносила слово по-польски, а он должен был тут же перевести его на еврейский. Хлеб — это бройт, вол — это окс, стол — это тиш, лавка — это банк.

— А как по-еврейски коза?

— Коза по-еврейски так же — коза, — сказал Яков.

— А дах?

— По-еврейски так же — дах.

— Почему это так? — спросила Ванда, — почему по-польски и по-еврейски одинаково?

— Когда евреи жили в стране своих предков, — сказал Яков, — они говорили на святом языке. Язык, на котором евреи говорят теперь, заимствован из других языков.

— Почему евреи более не живут в своей стране?

— Потому что они грешили.

— Что они такого сделали?

— Поклонялись идолам, грабили бедных…

— Ну, а теперь они этого больше не делают?

— Они более не поклоняются идолам.

— А как с бедными?

Яков замялся.

— К бедным еще все несправедливы.

— А кто к бедным справедлив? Мужички работают круглый год, а они голы и босы. Загаек палец о палец не ударяет, зато все забирает себе, — лучший урожай, лучших коров…

— Человек за все отчитается, все с него спросится.

— Где, Яков ты мой, когда?

— Не на земле…

— Ну, мне пора. Скоро начнет светать!

Ванда на прощанье стала целовать Якова. Она повисла на его шее, впилась в его рот. Ее лицо снова запылало. Но вот она оторвалась от него и пошла. Она что-то бормотала у двери, улыбалась застенчиво и в то же время озорно. Была безлунная ночь. Но от снега падал отсвет на ноги Ванды и на ее лицо. Она напоминала Якову легенды о Лилит, которая приходит по ночам к мужчинам и оскверняет их. Хотя он с Вандой жил уже несколько недель, он каждый раз содрогался при мысли, какой он совершает грех. Каким образом это могло произойти? Долгие годы не поддавался он соблазну, и вдруг потерял волю. Он стал совсем другим с тех пор, как сблизился с Вандой. Порой он сам себя не узнавал. Словно прежняя душа из него вылетела. Он молился, но не было сосредоточенности. Он все еще временами повторял по памяти какой-нибудь Псалом или раздел Мишны, Но сердце его не участвовало в том, что произносили уста. Что-то в нем закупорилось. Он перестал напевать про себя старые мелодии и как бы стеснялся думать о жене, детях, о всех этих невинных жертвах гайдамаков. Что общего у него с ними? Они богоугодны, а он нечист. Их гибель — во славу Бога, а он заключил союз с дьяволом. Яков более не мог преградить дорогу дурным мыслям. Голова его была полна всяких фантазий, глупостей, капризов. То он воображал, что ест пирог, жареную курицу, марципаны, то — что пьет разные дорогие вина или что нашел среди скал драгоценности и стал богачом. Он видел себя разъезжающим в карете… Страсть его к Ванде была теперь так велика, что достаточно было ей уйти из овина, как он уже тосковал по ней. Вслед за душой изменилось, и тело. Он стал ленив, его тянуло к постели. В эту зиму он страдал от холода больше, чем во все годы. Когда он колол дрова, топор то и дело застревал в полене, и Яков не мог его вытащить. Когда разгребал снег во дворе, то быстро уставал и вынужден был делать передышки. Как это ни было удивительно, но коровы, которых он сам выходил, почувствовали его состояние и перестали слушаться. Случалось во время дойки, что какая-нибудь из них лягнет его или пырнет рогом. Пес теперь лаял на него как на чужого…