Пыльца в крови - [50]

К черту это дерьмо!

Но как бы ни сработала эта незапрограммированная хрономина, она членила пространство на крупные, цельные куски и никак не могла измельчить тело СимРига. Не могла быть причиной такой смерти!

– Мы можем быть свободны, генерал-майор?

Ровный голос и холодный, совершенно официальный тон вывели Ларского из задумчивости, и он уставился на Тима Граува. Тот оставил окно и стоял рядом со столом, буквально в полушаге от изоморфа.

Сколько раз капитан прокрутил в голове эту фразу, прежде чем произнести ее?

Собранный и деловой вид ему почти удался: свободно опущенные руки, легкий наклон головы и вопросительно приподнятая бровь. Вот только бисеринки пота по-прежнему виднелись между темных, падающих на лоб локонов, а в глубине глаз пытался спрятаться страх.

Допрос не дал существенного результата, и этот болван пропадал ни за что. Или за что-то такое, чего следователь в материалах допроса не видел в упор, не замечал, хотя ответ и был на поверхности.

Никита перевел взгляд на Ирта. Тот жадно пялился на своего симбиота, край его рта внезапно дернулся в голодной усмешке, а пальцы ласковым движением прошлись по темной древесине столешницы.

Флаа нетерпеливо ждал и старался не спугнуть.

– Да, генерал-майор, вы отпустите меня осмотреть вашу планету вместе с капитаном второго ранга? – голос опять звучал бархатно, с легкой ленцой на вдохе.

Никита открыл рот и закрыл – не нашел в себе достаточного количества дерьма, чтобы просто дать добро на этот непринужденный запрос.

– Уже поздно раздумывать и отказываться, Ларский, – вдруг зло бросил Тим. – Дело сделано. Вставай, Ирт, мы уходим.

Он развернулся и пошел к двери, не оглядываясь, а только ускоряя шаг. Гладкие фарфоровые плечи строились в идеально ровную, гордую линию. Как долго он надеялся их продержать?

Изоморф плавно поднялся. Движения мощного тела были пугающе текучими и хищными, он не шел следом, а именно перемещался. Его охота началась.

– Прощай, генерал-червяк.

– Я буду следить за каждым шагом! – гаркнул Ларский и смахнул со стола рамку полиэкрана, а следом и невостребованную бутылку.

Проклятое прокурорское логово.

* * *

Прошел час, но Никита так и не подключился к трансляции с удаленного датчика наблюдения за парочкой. Генерал-майор отправил вверх кресло, припарковал его к картине с грудастой Данаей и сидел, свесив ноги над закрытой дверью, время от времени переливая темную, приятно пахнущую жидкость из свежей бутылки в одной руке в бокал в другой руке, а после внутрь самого себя.

Следователь прокуратуры был убежден, что в самом процессе пития была заключена животворящая природная сила, оно было вечно и естественно как дыхание и, подобно всему несущему отпечаток вечности, даровало успокоение.

Когда-нибудь он бросит свою работу и напишет трактат о питии.

И какое ему дело до Граува, который раз за разом делал неправильный выбор, принимал блуждающие на болотах огни за ценности, ради которых стоит рискнуть и ухнуться в трясину. Два похода в камеру к изоморфу с перерывом в один день, которые, если смотреть на них без иллюзий, имеют только один исход – уничтожение собственной личности.

Вся эта силовая защита, о которой Ларский сказал Ирту, по большому счету существовала и действовала до тех пор, пока Тим сам желал этого. Ибо право человека распоряжаться собственной жизнью защищал закон этой проклятой планеты.

Но Тимоти Граув, похоже, ничего так не хотел, как полной свободы от самого себя, от своих желаний и решений, от сильного молодого тела. И эту свободу ему могло принести рабство и привязанность монстра.

И почему Никита должен был его останавливать? Как он мог предостеречь человека, который уже один раз прошел через ад и вернулся на тот же круг? Плевать на все. В этой темной, родной, как кожа, комнатенке, где он жил, дышал, ел, пил бесконечно долгое время, с тех пор как ушла Лиза, всегда находилось и найдется, чем отрубить или занять мозг. Чем-нибудь будоражаще красивым или заковыристым, чем-нибудь куда более стоящим, чем унылая история унылого капитана.

Если Флаа будет угрожать жизни Тима, генерал-майор получит сигнал, но наблюдать рабскую покорность и сочащиеся кровью поцелуи он более не намерен. Даже объятия Маршала роев можно было бы стоически пережить и рассказать кому-нибудь о таком достойном баллады испытании, распечатав бутылочку у камина, но это…

По правде говоря, Ларскому было особо некому рассказывать истории своих подвигов. Разве что хитрому контрразведчику да девчонкам в Макао, но те посмеются и забудут еще одного хвастливого болтуна. Он покрылся пылью в этом дерьмовом комитете расследований, живя в клетке привычных и одинаковых перемещений, чужих, далеких от него трагедий и запутанных, но совершенно неинтересных событий.

Лиза умела его слушать. Она внимательно смотрела в глаза, смеялась и обнимала за шею. Правда, иногда Лиза отмахивалась, будто не верила ни одному слову, или же говорила, что он невыносимый зануда, и прерывала его долгие рассуждения:

– Говори по сути, Ларский. У тебя слишком много лирических отступлений.

– У меня нет никаких лирических отступлений. Я вообще не привык отступать, – решительно сообщал он. – Если нужно, – просто отхожу в сторону.