Пылающий камень (ч. 2) - [53]

Голос Облигатии дрогнул. Она закрыла глаза. Судя по всему, даже небольшое усилие утомило ее. На лице матушки появились морщины, но кожа оставалась такой мягкой и белой, словно она большую часть своей жизни провела в помещении. Ее руки были как у благородной дамы, нежные, мягкие, без мозолей, но до сих пор сильные.

— Брат Фиделиус провел последние дни своей жизни в монастыре в Харсфорде, — сказала Росвита, чувствуя, что книга всколыхнула в Облигатии бурю эмоций. О чем матушка думала в тот момент? — Должно быть, ему исполнилось не меньше ста лет, когда я последний раз разговаривала с ним. Он отдал мне книгу перед самой смертью. Это был последний подарок в его жизни, последнее свидетельство.

— Действительно, это было его свидетельство, — проговорила Облигатия сдавленным голосом. — Я живу на этом свете достаточно долго, и в конце своей жизни я хочу понять то, что брат Фиделиус понял давно…

— Вы говорите загадками, матушка, — ровно произнесла Росвита, но сердце у нее сильно билось.

— Мне кажется, тем летом я попала под влияние чьих-то чар. Он годился мне в отцы, ему уже исполнилось пятьдесят, а мне было около пятнадцати. Он был добр, но всегда печален, а я была совсем одна в мире. Послушницам монастыря святого Тьери никогда не позволялось покидать стены обители. Меня вырвали из единственного родного мне места на земле и отправили в Салию. Я едва понимала их язык. Я дала клятву послушницы, ведь ничего другого в тот момент в жизни и не знала. Те клятвы были достаточно просты, чтобы от них отказаться.

— «И согрешил я грехом великим», — пробормотала Росвита, вспоминая дверь, сделанную из каких-то веток, связанных между собой. Лачуга брата Фиделиуса была настолько убога, что наверняка зимой ветра пронизывали ее насквозь. Она вспомнила его шепот: «И возлег с женщиной». Мысль была слишком кощунственна, чтобы произносить ее вслух, но Росвита не могла совладать со своим любопытством: — Вы спали с ним?

Облигатия побледнела. Придя в себя от такого дерзкого и неуместного вопроса, она усмехнулась:

— Вы проницательны.

— Простите, я не хотела никоим образом вас обидеть и оскорбить. Просто он сказал, что до сих пор любит ее.

На глаза матери Облигатии навернулись слезы, но она превосходно держала себя в руках.

— Нет, мы не согрешили. Он не дотрагивался до меня, пока не отказался от своих монашеских клятв, пока мы не поклялись друг другу перед Господом быть верными в браке. Мы вынуждены были уехать, чтобы начать новую, счастливую семейную жизнь в другом месте. Мы оба были подкидышами. Нам некуда было податься, кроме как в монастырь. Он предполагал, что нам разрешат там остаться в качестве рабочих. Сейчас я понимаю, как мы тогда ошибались. Конечно, всем все стало ясно, когда уже невозможно было скрывать мою беременность. Аббатиса была в ярости, она обвиняла нас в том, что мы опорочили женский монастырь, основанный святой королевой, которая только недавно умерла. О Господи, физические страдания ничто по сравнению с тем, что они потом сделали со мной. Они отобрали моего ребенка, едва он родился. Хвала Владычице, я успела разглядеть, что это была девочка. Больше я о своей дочке ничего не слышала и ни разу не видела Фиделиуса с того дня. Наверное, его заперли в темницу. Я не знаю, что они с ним сделали. Мне было ужасно одиноко. Если вы любили, Росвита, то знаете, что одиночество — это самое жестокое наказание на земле, какое только может быть.

Позже меня приняли в женский монастырь в Вендаре. Я поклялась, что буду вести себя тихо, и меня заперли в келье отшельницы, но я оттуда сбежала. Я не находила себе места, уже не могла жить наедине с собой, со своими мыслями. Все дни слились в один, я потеряла счет времени. Я больше не могла ничего слышать, даже пение птиц раздражало. Я блуждала по лесу, питаясь ягодами и травой. Наконец я набрела на поместье Ботфельд. Меня приняли туда в качестве гувернантки для дочерей хозяев, я учила их даррийскому языку. Рядом с поместьем находился женский монастырь святой Фелисити, им управляла женщина, с семьей которой мои хозяева враждовали, поэтому и не могли просить учительницу из монастыря. Я обучала девочек чтению, письму, счету.

Вскоре в поместье появился молодой человек, племянник хозяйки имения. Он сходил с ума по мне. Мне же хотелось любви и ласки, как растению воды. События развивались стремительно. Он настаивал, чтобы я вышла за него замуж. Он был добрым человеком, а кроме того, владел небольшим наделом земли. Я умела себя вести и была образованна, поэтому нам разрешили пожениться. Через некоторое время у нас родился мальчик. Мы дали ему красивое имя — Бернард, в честь умершего отца моего мужа. Вскоре мой муж умер, затем не стало и его тети. Полновластной хозяйкой имения стала сестра этой прекрасной женщины. Она сразу невзлюбила меня, отобрала моего ребенка и отдала его в монастырь — ей было жалко тратить на него деньги.

— Как жестоко, — пробормотала Росвита.

Облигатия словно не слышала Росвиту, продолжала рассказывать. Это был настоящий крик души, человек, молчавший всю жизнь, изливал наболевшее. Слова были заперты в ее душе, как она сама была заперта в стенах монастыря.