Через минуту или две все было кончено. Она почувствовала, что свободна. Она могла посмотреть вверх, на него, стоявшего над ней. С выражением ужаса на лице он смотрел на обнаженную плачущую Ти, лежавшую перед ним.
– О, Господи, – выговорил он, – о, Господи!
Она услышала, как он бросился бежать вниз, под гору. Камень щелкнул о скалу, хлестнули ветки. И снова навалилась тяжелая тишина. Она поднялась. «Я, я…» – подумала она и перестала плакать. Она расправила юбку, разгладила ее, нашла ленточку и завязала волосы. По утрам Агнес завязывает мне бант в моей комнате, в восемь часов утра луч солнца пробивается сквозь жалюзи и слепящим пятном отражается в правом верхнем углу зеркала. У нее дрожали руки, но она смогла завязать бант, правда, не так аккуратно, как Агнес. С бантом и юбкой все в порядке. Все кончилось и никогда не повторится, клянусь Богом, потому что я теперь знаю, что это такое. Но ведь меня накажут за это.
И она бросилась бежать, споткнулась и упала, вскочила, смахнула успевших забраться на руку муравьев и помчалась, как сумасшедшая, вниз, вниз, туда, где кончается лес и высокая острая трава хлещет по ногам. Она бежала и бежала.
– Ваше платье перепачкано! Где вы были? – требовательно спрашивала Агнес. – Где вы были?
– Я упала. На тропинке был камень.
– На тропинке? На какой тропинке?
– На Морн-Блю. Я гуляла там.
– Одна наверху? Зачем?
– Мне захотелось. Этого недостаточно?
– Вполне достаточно, – с высокомерием в голосе сама же и ответила Ти.
Агнес молча глядела на нее, пораженная тоном Ти, – такого еще никогда не было.
Конечно, это высокомерие вызвано страхом и самозащитой. Если я не смогу держать себя в руках, они вытянут из меня правду. Но почему я боюсь, если здесь нет моей вины? Но ведь отчасти и я виновата. О, я могла бы убить его, могла спокойно наблюдать, как его убивают, разрывают на куски на моих глазах – я только была бы рада. И все равно, это и моя вина. Открытость – глупость. Да, именно так.
Она вспомнила, что если с ней что-нибудь случалось – тонула она или падала с лошади – ей давали бренди. У Дедушки была бутылка в специальной подставке на буфете. Какой ужасный вкус – горький и обжигающий, но может быть она перестанет дрожать. Со стаканом бренди она ушла к себе в комнату. Из кухни доносились обычные звуки, сопровождавшие приготовление обеда, на лугу ворковали лесные голуби. Она сидела не двигаясь. Спиртное помогло ей увидеть себя как бы со стороны – отчужденную, замкнутую, свернувшуюся клубком, как кошка, и с кошачьим лицом, хитрым и скрытным…
Ты не должна об этом думать. Волевым усилием можно сделать так, будто этого никогда и не было. Если ты никогда об этом не вспомнишь, значит этого никогда и не было.
В этот день и на следующий по всему дому разносился дедушкин голос:
– Где этот чертов Клайд? Дедушка был в ярости:
– Он бросил работу на середине, разбросал инструменты по всей комнате. Какая безответственность! – все повторял он в течение двух недель. Клайд так и не появился.
– Я всегда вам говорила, – заявила Джулия в разговоре по телефону, – на них нельзя полагаться. А вы все твердили, что он такой необыкновенный.
– Я и до сих пор так думаю. Одно другому не мешает.
В последующие дни небывалая жара иссушила землю. Потом пришли шторма и грозы, проливные дожди.
– Какая странная, непонятная погода, – заметил Дедушка. – Это из-за нее ты такая молчаливая, Ти?
– Нет, – ответила она.
Я только хочу, думала она, чтобы все было, как раньше, когда мы с Клайдом были друзьями. Я ненавижу эту злобу внутри себя! Он испортил все хорошее, что у нас было. Он знал, что я глупа и невежественна, и все равно сделал это со мной. И теперь нет никого, с кем можно поговорить, – ни вообще, ни о том, что произошло. У меня столько вопросов. Кого спросить? Некого.
Внутри, в доме, разрушались стены, снаружи возвышалась страшная темная гора. Ярко блестело море. И не было места, где можно было спрятаться от одиночества.
Когда прекратились шторма, вернулась жара, наказывая эту землю в течение всего долгого, долгого лета. По утрам Ти просыпалась с влажными волосами, хотя на ночь закалывала их на макушке. Однажды, проснувшись, она села, но, почувствовав слабость, легла снова. Голова гудела. Во рту скопилась слюна.
– Меня тошнит, – сказала она, когда в комнату пришла Агнес.
– Опять! Это свинина. Я им все время говорю, чтобы в такую погоду свинину не готовили, но меня никто не слушает.
Резкий запах поднялся от ковра, лежащего на полу.
– Нет, это ковер… Тошнотворный запах.
– Он никогда вас раньше не беспокоил! Нет, он ничем не пахнет! Ти! – вскрикнула Агнес – рубашка Ти в этот момент упала с плеч, открыв заметно увеличившиеся груди. Ти наклонилась над тазом, затем вяло откинулась на спину, выпуклый живот слишком сильно натянул ткань.
– Дайте мне посмотреть! – скомандовала Агнес. – Не будьте глупой, у вас нет ничего такого, чего нет у других! О, Боже мой!
Агнес прижала руку к губам, сглотнула, потом заговорила очень спокойно и раздельно:
– Послушайте меня, когда у вас последний раз было… вы знаете, когда это было в последний раз?
– Не помню, может быть, в мае.
