Пылающие скалы - [99]

— До отхода поезда ещё уйма времени. Хочу кой-чего провернуть.

— Горишь на работе?

— Что делать, Рыбка, приходится. Один остался.

— И то правда, — посочувствовала Тамара. — Редеет наша компашка. Сначала Володя рванул, потом Кира… Я уж про шефа не говорю. Небось и ты куда-нибудь навострился?

— Пока не собираюсь. — Малик нашёл ксерокопию и запер стол. — А там кто знает?

— Неужели в Новосибирск?

— Я бы поехал, да не зовут, Тома.

— А у нас новости: Артёма на и. о. подали!

— Не может быть! — огорчился Малик. — Полнейшее же ничтожество. Вечный учёный секретарь.

— Так-то!.. Тихоня Пальминов тоже возгонку получит. Ему Володину группу дают.

— Наш знаток океанической фауны объяснил бы это законом замещения.

— Чего-чего? — Тамара сделала недоумённо-недоверчивое лицо.

— Неужели не знаешь? Вы же вместе с ним прохлаждались на водах.

— Ошибаешься, Малик, не вместе. — Она упрямо поджала губы. — Так что за закон?

— Замещения? Наш общий друг уверяет, что промысловую рыбу, когда её выловят, мгновенно замещает сорная. Не знаю, как в океане, но у нас закон замещения явно соблюдается.

— Паркинсона на тебя нет! — довольно фыркнула Тамара.

— Предпочитаю Ланского.

— Дурак он! — бросила она в сердцах.

— Это ещё почему? — удивился Малик.

— Сам знаешь.

— Ничего не знаю.

— Хоть бы ты ему глаза раскрыл, что ли. А ещё другом называешься!

— Ах, вот ты о чём! — догадался Марлен.

— Об этом самом, — подтвердила она. — Неужели вы все не видите, что он гибнет прямо на глазах?

— Не преувеличивай, Рыба. Я вчера был у него в МГУ. По-моему, с ним полный порядок. Он процветает.

— Помяни моё слово, Малик, эта стерва погубит его! И виноват будешь ты! Это ж типичная хищница! Ты бы сказал ему.

— Ланского не знаешь? Да он убьёт меня на месте. Нет, Тома, я боюсь за себя.

— А за него не боишься? Что с ним станет, тебе наплевать?

— У меня к тебе гигантская просьба, Рыбонька! — Малик поторопился переменить тему. — Пригляди, пока я смотаюсь, за моими кемикл-гёрлз, чтобы не соскучились от безделья.

— Только этого недоставало! Сам виноват — разбаловал. Они же научные труды у тебя подписывают. В упор никого не видят. Кроме того, я сама уматываю на следующей неделе.

— Куда, если не тайна?

— На сборы, мальчик. Меня, между прочим, в сборную Москвы включили, по синхронному плаванию. Так что имеешь шанс увидеть на телеэкране.

— Поздравляю, Томик, от души, — Марлен торжественно пожал ей руку. — А как же тема?

— Наука? — Тамара вынула из кармашка золотистый тюбик и уверенным эластичным нажимом подвела губы. — Будет вместе со мной, пока я подрыгаю ножками под хабанеру Бизе, — пояснила, облизав сиреневую помаду. — Я не напутала в терминологии? Хабанера?

— Хабанера, — подтвердил он, застёгивая чемоданчик. — Желаю тебе золотой медали.

На следующее утро Ровнин уже любовался со станционного мостика панорамой металлургического комбината. Его властная центростремительная сила ощущалась повсюду. Словно под влиянием неодолимого магнетизма отклонялась от путей крайняя колея, теряясь за передовыми бастионами из стекла и стали. Тянулись увешанные гирляндами изоляторов серебристые вышки. Вдоль невидимых нитей подвески сновали навстречу друг другу бесконечные вагонетки. Даже река, темневшая сквозь голые ветви ветел, не могла противиться этому неодолимому притяжению. Где-то там, за дальними заснеженными балками и терриконами, она совершала плавный извив, спеша к зарешёченному проёму в бетонной стене. Не замерзающая в самый лютый мороз речка…

Над циклопическими башнями домен стыли неподвижные облака. И так же неподвижны были разноцветные дымы, исходившие из бесчисленных труб, и клубы пара над жерлами деревянных градирен. Подпиравшие печи батареи коуперов, закруглённых, словно торпеды, и могучие рукава всевозможных трубопроводов лишь подчёркивали суровую невозмутимость цитадели, сковавшей землю и небеса.

Марлен знал, что таится за этой обманчивой неизменностью. После первой ознакомительной экскурсии ему долго снились реки огня. Хлестал чугун из пробитых лёток, покорно и тяжко сбегая по желобам. Кипела в чёрных ковшах разливаемая сталь, выплескивая солнечные протуберанцы. С лязгом и грохотом неслись по прокатным валкам ослепительные брусья и ленты. Перелетали с линии на линию, как гибкие макаронины, неуловимо меняя профиль.

И какая грозная, какая ликующая музыка рождалась в оглохших ушах! Под лаву, клокочущую в рукотворном вулкане, содрогание платформ на разливке, вой вентиляторов и яростные выдохи из круглой дырки мартена.

Небывалая оркестровая яма, залитая сиянием расплавленного металла, небывалый оркестр на тысячи сольных партий. И скульптурные силуэты, выкованные в снопах искр, и мощные, словно отлитые из чугуна руки, взметнувшие чудовищный крюк, как палочку дирижёра.

Наверное, нечто подобное мерещилось Скрябину и Глазунову, искавшим отклики цвета в спектрах созвучий. Они исходили из радуги, но Марлен воочию видел, как жидкое солнце, минуя призму, сгущается в вишнёвый накал. Он слышал, как поют, излучая инфракрасную темноту, заливаемые формы и неподвластная пламени человечья плоть.

Дожидаясь автобуса, Малик мысленно вернулся к событиям трёхмесячной давности, когда после обхода цехов, продолжавшегося четыре дня, он возвратился к исходной точке усталый и потрясённый.