Пылающие скалы - [43]

Кирилл приложился к фляге, неторопливо натянул ласты, надел пояс с куканом, взял маску, ружьё и заковылял к морю.

Дно замечательной бухты поначалу его не обрадовало. Там, где нет камней и растений, животные зарываются в песок. Поэтому он мог видеть только пластинчатых ежей и зелёных, как кузнечики, раков-отшельников с непомерно разросшейся правой клешней, которая не влезает в ракушку, а лишь прикрывает вход. Отшельники напоминали боксёров, прикрывающих перчаткой лицо от прямого удара левой. Поиграв с раками, прятавшимися всякий раз в свои раковины, Кирилл поплыл к гротам, на самый край бухты, где они уходят вниз двухметровыми гладкими ступенями. Ему казалось, что он пролетает над затонувшими зиккуратами Лагаша и Ура. Трудно было избавиться от иллюзии, что внизу лежит, уходя в туманную синеву, сотворённое человеком ступенчатое сооружение. На гладких ступенях, на светло-пепельном и тёплом по цвету, даже в воде, камне блистали лучами звёзды. Это были живые кометы, поднявшиеся из синих глубин ночи по зову халдейских магов и звездочётов. Их мнимая мягкость была обманчива, а красота свирепа и ядовита. Только кровавая актиния с чёрным, как брабантское кружево, узором могла поспорить со звёздами красотой. В узкой расселине Кирилл увидел одну такую готически великолепную актинию. В справочниках её не было. Про себя он назвал её Марией Стюарт. Зачарованный мистической красотой подводных гротов, Кирилл совершенно забыл про охоту. Лишь столкнувшись с вынырнувшим из тёмной норы лобастым каменным окунем, он инстинктивно наставил ружьё и нажал спуск. Но гарпун пролетел мимо и, потеряв скорость, канул сверкающей спицей в синие непроницаемые глубины. Окунь удивлённо распахнул зубастую пасть, лениво вильнул хвостом и пропал в пещере.

Выбрав капроновый линь, Кирилл перевернулся на спину, упёр рукоятку в живот и, преодолевая сопротивление сжатого воздуха, вогнал стрелу обратно в ствол. Он подумал при этом, что вряд ли станет когда-либо бить рыбу в этой бухте.

XIV

Приморский оказался вытянутым вдоль побережья рыбачьим поселком, утопающим в пыльной зелени. Дорога ныряла с холма на холм. Повсюду кружился прилипчивый тополиный пух. Встречные машины, за которыми, как за самолётами-распылителями, тянулись клубящиеся белые струи, взвихряли набившуюся в кюветы тополиную вату, и она хлопьями неслась в известковой мгле.

— По другой дороге, конечно, удобнее, — словно извиняясь, пояснил секретарь райкома. — Но мне специально хотелось показать вам наши укромные уголки.

— Конечно, — понимающе кивнула Рунова.

— Вон там, — Наливайко ткнул пальцем в ветровое стекло, за которым плясала непроглядная муть, — ещё одно гребешковое производство. Можно сказать, подводный цех. Притормози, Коля, — кивнул он шофёру.

Когда пыль улеглась, все вышли из машины и поднялись на горку, откуда, как на макете, виднелся залив со всеми его островами, извилистыми проливами и хитро изогнутыми бухточками. На серо-лазоревой вечереющей глади отчётливо различались белые бусины кухтылей.

— Гребешок? — спросил Неймарк, подслеповато щурясь и протирая очки.

— И мидия, — кивнул секретарь. — И устрица.

— В этом году вроде больше засеяли, Пётр Фёдорович? — Серёжа Астахов попробовал, загибая пальцы, сосчитать поплавковые низки. — У Крюстина новая плантация и там, возле Птичьего камня…

— Дело идёт, — довольно пророкотал Наливайко, широким жестом обводя океанский простор. — С прошлого года бригады марикультурщиков перешли на единый наряд. Мы ожидаем от этого дополнительную прибыль.

— Это что же, по конечному результату заработок определяется? По готовой продукции? — спросил Неймарк.

— Именно так, Александр Матвеевич, — подтвердил секретарь. — форма прогрессивная и взаимовыгодная.

— Но ведь не везде же! — Неймарк озадаченно развёл руками. — А если тайфун, например? Или нашествие морских звёзд? Ведь это море, стихия, так сказать, никому неподвластная… Тем более планированию!

— А хлеб, Александр Матвеевич, а виноград? — Наливайко лукаво прищурился. — Там шо, засухи не бывает, чи града?.. Конечно стихия! В прошлом месяце в проливе Корветов все снасти посрывало и унесло. Весь труд тридцати месяцев насмарку пошёл…

— И как же? — тихо спросила Светлана Андреевна.

— Опять натянули канаты, поставили новые садки. Конечно, укрепили получше, поумнее использовали рельеф. Ничего не поделаешь. Слепому буйству стихии человек может противопоставить только терпение и труд. Согласен, профессор?

— Терпение и труд, конечно, всё перетрут, Фёдорович. И насчёт хлеба очень верно подмечено. Только ведь есть и существенная разница. Моллюск годами растёт. Его, как яровую пшеницу, не пересеешь.

— Резонно. Поэтому мы и стараемся сеять с запасом. Приспосабливаемся к океанскому норову, учимся на ошибках. Кажется, Эйнштейн говорил, что природа хитра, но не злонамеренна? На островах Потёмкина, к примеру, за семь лет не было потеряно ни одного садка. Вот мы и увеличили мощности почти на сто процентов. Жаль только растёт медленнее, чем хочется. Собственно, в чём задача? Нужно определить оптимальные места. Со всех точек зрения: метеорологии, продуктивности, удобства обслуживания. Для того и завёз вас, светила науки, в наши дебри. Помогите ребятам, товарищи, посоветуйте. Уж больно хороший они народ. Всю душу в работу вкладывают… Вот он знает, — Наливайко потрепал Астахова по плечу. — Небось всё тут избороздил.