Пятый жребий Богородицы - [20]

Борисыч опять осмотрел стол, и, грозно насупив брови, сказал:

– Если будете сидеть, открыв рот, то более рассказывать не буду. Ну-ка всем быстро уничтожить остатки этих зверей, – он показал на гуся и поросенка.

Гости охотно принялись выполнять приказ хозяина, а тот продолжил.

– В новое время на звоннице появились богато орнаментированные колокола с изображением основателя монастыря преподобного Саввы и его учителя преподобного Сергия Радонежского, отлитые на заводах Леона Струбовщикова в 1792 году и Николая Самгина в 1831 году. В конце девятнадцатого столетия их было девятнадцать, больших и малых. От крошечного четвёртного колокольчика до 35-тонного гиганта, который энциклопедии называли одним из двух самых замечательных русских колоколов. «Два колокола замечательны по своему певучему звону: Саввино-Сторожевский в Звенигороде и другой – Симоновский в Москве». О голосе большого колокола современники говорили как о певучем, превосходном, глубоком, густом и удивительно гармоничном. Нотные записи его звучания сохранились среди рукописного наследия композитора Василенко и обладавшим удивительным слухом музыканта Константина Сараджева, героя документальной повести Цветаевой «Сказ о звонаре московском». Звенигородские звоны стали источником вдохновения для многих деятелей русской культуры. Их слышали композиторы Глазунов и Танеев. Они произвели неизгладимое впечатление на Левитана и Якунчикову. Загадки их гармоничного звучания привлекали Федора Шаляпина, который писал Горькому в Париж: «Был на днях в Звенигороде, ездил в монастырь преподобного Саввы… два дня лазил на колокольню и звонил во все колокола!». Все, – генерал встал, – Хватит баек на сегодня. А то весь праздник заговорим. Давай девчонки сладкий стол. Мой приказ. Кто сегодня начнет сказки травить, того на мороз!

Со смехом все поддержали тост, и праздник вошел в обыкновенное праздничное русло.

«Сия вся угреша сердце мое!» (Николо-Угрешский монастырь)

Утро первого дня нового года выдалось на редкость морозным и солнечным, если можно было назвать утром двенадцать часов по полудни. Пилигрим вышел в сад, искрящийся на солнце инеем на ветках, как сокровищница падишахов в голливудских фильмах. Прошелся по дорожкам в дальний угол участка, туда, где летом у Борисыча всегда горел знич. Такой шаманский костер в импровизированном языческом капище. Кострище для знича было выложено серыми гранитными валунами. Чуть в отдалении стояла огромная каменная баба, привезенная из скифских степей кем-то из учеников генерала. В другом углу хмуро смотрел на незваного гостя деревянный идол, подаренный Борисычу археологом Мишей Бурым, общим их приятелем. Летом в траве были спрятаны зеленые фонарики, сейчас засыпанные снегом. Этот утренний новогодний снежок припорошил скамейки, сделанный из обрубков стволов и низенький пенек, оставшийся от вековой сосны и служивший столиком. Тишина, висящая над поселком, аж звенела. Еще не проснулись вечно гомонящие детки на соседних участках и лихие мужики, гоняющие по льду водохранилища на снегоходах.

– «Сия вся угреша сердце мое!», – неожиданно раздалось за спиной, так близко, что Пилигрим даже вздрогнул от неожиданности.

– Он обернулся. Почти рядом стоял брат Владимир, щурясь на солнце, как домашний кот на сметану.

– «Сия вся угреша сердце мое!», – повторил монах, обводя рукой видимые с высоты окрестности занесенные снегом.

– Вы бы уважаемый брат по-русски изъяснялись, – оправившись от неожиданного испуга, язвительно ответил Пилигрим.

– Слово «угреша» понимать надобно, как «согрело», – пояснил Владимир, – То есть «Все это вокруг согрело сердце мое!». По преданию так сказал Дмитрий Донской, получив в дар икону Николая Чудотворца на окраине Москвы перед Куликовской битвой. Но вы ведь у нас знаток этой битвы поболе меня. Да к тому ж еще и свои версии имеете по оной.

– Знаете брат Владимир. Это отдельная песня. А вот пока все почивать изволят, выражаясь вашим высоким штилем, расскажите мне про этот эпизод.

– Извольте, – согласился Владимир, – А не прогуляться ли нам к реке?

– Согласен, – и Пилигрим пошел к калитке.

Они повернули к водохранилищу по дороге ведущей между дач, и медленно пошли к огромному ледяному полю, напоминающему сказочное зеркало в оправе из зеленых стройных сосен. Владимир начал рассказ.

– Вы ведь знаете рядом с Люберцами городок Дзержинск? То ли задал он вопрос, то ли просто уточнил, для себя. Не дожидаясь ответа, продолжил. Вот там и стоит Николо-Угрешский монастырь… Древняя Угреша Я там был последний раз весной. Яркое весеннее солнце освещает своими лучами стародавние, но обновленные, выбеленные монастырские стены. А за ними, на небывалой высоте, сияет на солнце божественным огнем купол многоярусной колокольни, оттеняемый ультрамарином величественных куполов Спасо-Преображенского собора. Слева, если смотреть с Никольской площади, острятся кокошниками главы храма во имя иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость», а справа устремляется в небеса чем-то напоминающий церковь Покрова на Нерли белоснежный храм во имя преподобного Пимена Угрешского. И где-то там, уже за обителью, серебрится водами Москва-река… Поистине Божия красота.