Пятый угол - [3]

— Ради всего святого, что вы собираетесь с ними делать?

— Напечатать акции заводов DESU, разумеется. А вы что подумали?

Директор Шалленберг сложил салфетку, не без сожаления посмотрел на недоеденное в тарелке и заявил: «Боюсь, мне пора уходить».

— Ни в коем случае. Будут еще яблоки с муссом в винном соусе и тосты с сыром.

Директор поднялся:

— Сударь, я постараюсь забыть, что когда-то побывал здесь.

— Сомневаюсь, что вы это когда-нибудь забудете, — сказал Томас и положил себе риса на тарелку. — Почему вы, собственно, встали, господин вервиртшафтсфюрер[1]? Сядьте же.

Лицо Шалленберга стало пунцовым. Он тихо произнес: «Что такое?»

— Сядьте же, ваша курица остынет.

— Вы сказали: вервиртшафтсфюрер?

— Сказал. Вы же им были. Даже если вы в 1945 году напрочь забыли о своем звании. Забыли указать в своей анкете, к примеру. Да и к чему вспоминать? Вы же тогда раздобыли новые документы на чужое имя. Ведь когда вы были вервиртшафтсфюрером, вы носили фамилию Мак.

— Вы сошли с ума.

— Ни в коем случае. Вы были вервиртшафтсфюрером в Вартегау. И вы по-прежнему числитесь в списке преступников, разыскиваемых польским правительством. Под именем Мак, а не Шалленберг, разумеется.

Директор Шалленберг поник в своем старофламандском кресле ручной работы, провел тонкой салфеткой по лбу и сказал чуть слышно:

— Не могу понять, зачем я все это выслушиваю.

Томас Ливен вздохнул.

— Видите ли, господин директор, и у меня тоже непростое прошлое. Я хочу покончить с ним. Для этого и нужна ваша бумага. Подделка потребовала бы слишком много времени. А вот надежные печатники у меня есть… Вам нехорошо? Ну-ну… Выпейте глоток шампанского, это подбодрит… Так вот, видите ли, господин директор, после окончания войны я имел доступ ко всем секретным досье. К тому времени вы скрывались в Мизбахе…

— Ложь!

— Извините, я имел в виду Розенгейм. Поместье Линденхоф.

На этот раз директор Шалленберг лишь слабо пошевелил рукой.

— Я знал, что вы там прятались. И я мог бы вас тогда арестовать, моя должность это позволяла. Но я подумал: а что тебе с этого? Ну, посадят его, выдадут — и что дальше? — Томас с аппетитом съел кусочек куриной ножки.

— И я сказал себе: если ты оставишь его в покое, этот господин через несколько лет опять выплывет. Люди такого сорта никогда не тонут, они всегда наверху…

— Какое бесстыдство! — прохрипел голос из кресла.

— …и тогда он сможет принести тебе пользу. Так сказал я тогда сам себе и поступил соответственно, и теперь вижу, что это было правильно.

Шалленберг с трудом выпрямился.

— Сейчас я иду прямо в полицию и сделаю заявление.

— Возле вас телефон, — Томас Ливен дважды нажал на кнопку звонка.

Вновь всколыхнулось пламя свечей, это слуга Бастиан бесшумно вошел в комнату. В руках у него был серебряный поднос, на котором лежали фотокопии.

— Прошу вас, не стесняйтесь, взгляните. На некоторых фото господин директор в военном мундире, на других — копии распоряжений господина директора за 1941-1944 годы, а также расписка так называемого казначея рейха в получении 100000 рейхсмарок в качестве пожертвования для СС и СА.

Директор Шалленберг вновь опустился в кресло.

— Вы можете убирать со стола, Бастиан. Господин директор уже сыт.

— Слушаюсь.

После того как Бастиан удалился, Томас сказал:

— Кстати, ваша доля в этом деле составит 50 тысяч. Вам этого достаточно?

— Я не позволю себя шантажировать!

— А в недавней избирательной кампании вы не участвовали, господин директор? Не делали крупных пожертвований? Как же называется тот журнал, интересующийся подобного рода делами?

— Вы совсем рехнулись! Хотите печатать поддельные акции? В тюрьму угодите, и я вместе с вами! Если я вам дам бумагу, мне крышка.

— В тюрьму я не попаду. А вам крышка именно в том случае, если вы мне не дадите бумагу, господин директор, — Томас выдал один звонок. — Попробуйте хотя бы фаршированные яблоки, вам понравится.

— Я больше ни кусочка не проглочу в вашем доме, шантажист.

— Итак, когда я могу рассчитывать на получение бумаги, господин директор?

— Никогда! — крикнул Шалленберг в страшном гневе. — Никогда вы не получите от меня ни листочка.

3

Близилась полночь. Томас Ливен и его камердинер Бастиан сидели в большой библиотеке, освещенные мерцающими огнями камина. Сотни корешков — красных и золотых, голубых и белых, желтых и зеленых — поблескивали в полутьме. Был включен проигрыватель: тихо звучал фортепьянный концерт номер два Рахманинова.

Томас Ливен по-прежнему был в своем безупречном смокинге. Бастиан расстегнул ворот рубашки и, взглянув искоса на своего хозяина, положил ноги на стул, правда, постелив на него газету.

— Директор Шалленберг поставит бумагу через неделю, — сказал Томас. — Сколько времени понадобится твоим друзьям-печатникам?

— Примерно десять дней, — ответил Бастиан, поднося ко рту пузатый бокал с коньяком.

— Тогда первого мая — прекрасная дата, день труда — я выеду в Цюрих, — сказал Томас. Он передал Бастиану одну акцию и лист бумаги. — Это образец для печати, а на бумаге номера, которые я хотел бы видеть на акциях.

— Знать бы, что ты затеваешь, — восхищенно пробормотал человек, стриженный под ежика.

Бастиан обращался к своему хозяину на «ты», только когда они оставались наедине, поскольку знал Томаса уже 17 лет и был когда-то кем угодно, только не камердинером. Бастиан привязался к Томасу с тех пор, как познакомился с ним на квартире женщины, возглавлявшей банду гангстеров в Марселе. Кроме того, у обоих за плечами было несколько совместных и опасных авантюр — такое сближает.