Пятый сон Веры Павловны - [3]

У любого человека, даже у самого глупого, существует некая собственная внутренняя Вселенная, созданная им самим. Входит туда все, что этот человек успел узнать и прочувствовать. У Веньки тоже была такая внутренняя Вселенная, правда, маленькая, может даже меньшая, чем у крота. Эту его Вселенную составляли отдаленный район Томска – Каштак, ну еще несколько улиц, на которых он побывал. Еще о немногом Венька что-то слышал, а обо всем остальном только догадывался, и, как правило, не верно. Веньку вполне можно было пожалеть, если бы не его паскудная мордочка.

Не лицо, а именно мордочка.

Длинная, острая, верткая, с острым, как у хорька, торчащим вперед остреньким носом, с мутноватыми, часто помаргивающими глазками чуть на выкате, всегда водянисто посверкивающими, всегда подло озабоченными, с плоскими, вечно жующими губами, с мелкими желваками, так и ходящими от непрестанного жевания. Сколько Сергей помнил Веньку, тот всегда жевал – в детстве самодельную лиственничную серу, теперь жвачку. И чем большее нервное напряжение испытывал Венька-Бушлат, чем сильнее он нарывался на скандал или чего-то боялся, всматриваясь в какое-то неясное для его маленьких мозгов явление, тем быстрее ходили его короткие дефективные челюсти, тем торопливее работали его вечно отрыгивающие матом, как едкой желудочной кислотой, грязные жвала.

Гоняясь за молоденькой официанткой, Венька никого не боялся.

Он прекрасно знал, что пока рядом за пластмассовым столиком сидят небритые качки, никто не решится не то чтобы там тронуть, но даже слова лишнего ему сказать. То, что официантка Олечка отмахивалась, и время от времени бросала однообразное и испуганное «Отвянь!» – только говорило о ее глупости и придавало Веньке сил. Казалось, гоняясь за испуганной официанткой, он жадно, как рыба, жевал не жвачку, а сам нежный утренний воздух, лишь совсем чуть-чуть отдающий бензином.

Сергей покачал головой.

По-хорошему следовало бы выкинуть Веньку-Бушлата из кафе, то есть спустить коляску слюнявого придурка со ступенек, чтобы не пугал девчонку, да и место тут, в принципе, было чистым – по крайней мере до сегодняшнего утра рэкетиры сюда не наезжали; но спусти такого хорька с лестницы, визгу и вони не оберешься. А пользы никакой. Ну, само собой, качки вмешаются, начнут глумиться: зачем, дескать, обижаешь несовершеннолетнего, зачем пристаешь к сирому?

А сирому что? У сирого да несовершеннолетнего за спиной они самые – эти плохо выбритые качки, давно привыкшие к легкой жизни. Это неважно, что Венька мокр от пота, от жвачки, от суетливости, тощ и хил, в чем душа держится, ни в каком виде никакого алкоголя не выносит, говорят, что даже от хорошей жратвы его рвет, – это, наверное, вранье; кто поручится, что придурочный инвалид в любой момент не выхватит из-под шерстяного пледа, которым он кутает недействующие ноги, опасную бритву или газовый пистолет?

С него станется.

Даже выстрелить в человека с него станется.

Ведь знает, что дальше психушки его не упекут.

У таких, как он, одно удовольствие – пугать людей, держать людей в страхе. Дескать, хлеба и зрелищ!

Сергей покачал головой.

Такой вот несовершеннолетний инвалид, никого особенно не насторожив, в любое время может подъехать к коммерческому ларьку, приподнявшись на руках, нагло заглянуть в окошечко и подмигнуть продавщице выпуклым водянисто поблескивающим глазиком: а вот, дескать, и я, не ждали? С вас причитается столько-то, а с вас столько-то. У вас нет денег? Не хотите платить? Ах, считаете меня придурком? Ах, я для вас просто мелкий хорек? Нет проблем. Только уже сегодня ваша конурка возгорится. Сама по себе. А потом может хуже что-то произойти. Что хуже? Ну, как что? Разве не слышали? Один, бывает, ломает ногу, другому фрак на яйца натягивают. И, наконец, угрожающе: кого, кого ты козлом назвал?

Крепко чувствует качков за спиной.

Вот и горят коммерческие ларьки, сыплются со звоном с витрин бутылки и битое стекло, хотя понятно, что чаще всего подобные проблемы разрешаются путем переговоров на условиях, поставленных качками. Так что, сделав свое дело, Венька-Бушлат довольно катит по Каштаку в германской коляске на велосипедном ходу, провожаемый ненавидящими взглядами. И, как это ни удивительно, с тех пор, как Веньку возненавидели все местные торговцы, на вид он стал здоровее. И уж точно, наглей. Но все равно забираться на чужую территорию раньше Венька не осмеливался. Значит, меняется что-то в районе, подумал Сергей. Значит, растут аппетиты. Значит, набирает силу команда, в которую так удачно вписался Венька. Скоро раскинет несовершеннолетний инвалид свои бледные картофельные ростки по всему Каштаку, и никому от него не уйти.

– Отвянь!

Вегетативный срыв, усмехнулся Сергей.

Несовершеннолетний инвалид упорно и нагло преследовал официантку по всему кафе. Куда Олечка, туда и Венька. Так и норовил вздернуть и без того короткую Олечкину юбку, так и норовил ущипнуть девчонку за всякие такие места, явно радуя этим молчаливых качков, вызывая у них скользкие ухмылки. И при этом Венька что-то страстно и угрожающе мычал, что-то невнятное нашептывал испуганной девчонке. Олечке по молодости лет было и страшно и противно, она еще год назад училась в школе, но пока терпела, только отмахивалась. Во-первых, потому, что сама ни о чем договориться с качками в принципе не могла, во-вторых, слышала уже что-то о рэкете и рэкетиров боялась, и наконец, в-третьих, гораздо больше, чем слюнявый Венька, пугали Олечку мрачные качки в черных футболках и в джинсах. Они пришли и даже воды не спросили, не то, что водки, а ранняя улица была пуста.