Пятьсот часов тишины - [16]

…В пасмурные дни все здесь совсем иное. Тайга глядит нелюдимо: один увал мрачнее другого, лощины кажутся преддверием преисподнем. Река словно освинцована. Небо низкое и гнетет, как опустившийся потолок. Скалы суровые, неживые, потому что не веет от них теплом. Они стоят, угрюмо нахлобучив на невидящие глаза тысячепудовые лесистые шеломы. И на всем печать отрешенности, все как будто бы от тебя отвернулось — пейзаж, способный испортить настроение даже оптимисту!

Зато солнечный день после такого вот дня-печальника — как добрый подарок.

При всей суровости нрава Чусовая не прочь, однако, и пошутить. Самая восхитительная, но и самая злая ее шутка — это гроза.

Если вы пересидели грозу под крышей, можете считать, что грозы не было. Надо, чтобы была внезапность, чтобы с одной стороны — мощь стихни, а с другой — полная ваша беззащитность, беспомощность. Только при таком условии вы все, что должно, прочувствуете и все от грозы возьмете.

Несмотря на житейскую искушенность и предусмотрительность Историка, гроза нас застигла врасплох Произошло это в самых «маминских» местах, неподалеку от Усть-Утки и Висима — родины незабвенного певца Урала.

…За деревней Романова, немного не доезжая камня Афонины брови, мы облюбовали уютную лужайку. Напротив нее, на противоположном берегу, был симпатичный пляж, хотя и с крупным песком.

Было решено устроить привал.

Пока варился обед, мы купались, брились, устроили постирушку.

Берега в этих местах не очень крутые, скалы не очень высокие, зато густой и высокий лес, так что обзору был доступен сравнительно небольшой участок неба. Поэтому честный процесс накопления грозовых сил оказался для нас закулисной интригой. И мы попали как кур в ощип.

Лирик, правда, предупредил, что он-де вот только что видел бурундука, который, сидя на горушке, держался лапками за голову и жалостно при этом трумтрумкал. А это, как недавно слышал Лирик от чусовлян, верная примета: жди перемены погоды. Бурундучишка — слабый здоровьем зверек, от перемены атмосферного давления у него что-то творится в ушах, вот он за них и хватается со своими жалобными «трум-трум».

Но экипаж «Утки» кейфовал после трапезы. Даже самому Лирику лень было шевельнуться в угоду мудрой примете. Ведь ничто в природе не внушало особых подозрений. Ветреное небо? Так оно здесь почему-то всегда такое. Из ангелоподобного облачка побрызгал дождичек? Ну и что? Он ведь совсем невинненький, мимолетный.

Но тут-то и началось!

За спиной ангелоподобных тучек подкрались полчища туч дьявольски зловещих оттенков — от палевого до ультрамаринового.

По наивности мы все еще уповали на то, что дождь ненадолго, что это будет теплый дождь, поскольку день был знойный.

Наспех свалив все свои пожитки в лодку и накрыв их там плащами и накидками, мы остались в одних трусах.

Этого как будто кто-то и ждал. Буквально в ту же секунду, после нескольких пробных громовых раскатов, налетел резкий порывистый ветер и обрушился ливень. Он был холоднющий. Ледяные струи хлестали наотмашь, как бичи.

Зрелище развернулось величественное и, не стану храбриться, жутковатое. Дождь лупил не переставая. Исступленно громыхал гром — и сверху, и со всех четырех сторон, да так, что еле уши выдерживали. На вдоль и поперек исполосованном огнями небе вставали жгуче сверкающие столбы, метались изломанные, огнистые стрелы. Все извивалось, переплеталось, раскалывалось, чтоб тут же провалиться в разверзавшиеся бездны. Казалось, не одна гроза разыгралась над нами, а добрых пять. Молнии так гвоздили по бедным скалам, что содрогалась земля. (Недаром Историку вспомнились жаркие дни на Орловско-Курской дуге, а Лирику — бомбежки Ленинграда!)

Вдруг и у нас началась бомбежка: ударил крупный, как желуди, град. Вернее сказать так: то был поток воды, смешанный с градом. В пушечную канонаду грома, в гул низвергавшегося ливня вплелся окаянный перестук града.

Река была сплошь в оспинах и гарцующих брызгах.

И в «Утке», и в реке густо плавили матово-белые, грушевидной формы льдинки. Острый их конец быстро становился прозрачным, потому они казались белыми шариками.

Еще до града я набросил на плечи какую-то простынку. Она была мокрая и противно-холодная, но что поделаешь?

То кутаясь в нее, то прыгая и бегая, чтоб не окоченеть насмерть, так и страдал я до конца этого светопреставления.

А оно продолжалось — ни много, ни мало — три часа.

Три часа хлестал нас под громовые раскаты своими бичами ливень, четыре раза секло нас градом.

«Нужно быть на горе, чтоб иметь понятие о грозе», — заметил в свое время писатель Решетников, вспоминая, как их однажды под Кунгуром «припугнула гроза».

В самом начале грозы к нашему берегу пристала группа так называемых «организованных туристов (мы именовались «дикими»). Тоже застигнутые врасплох, на ходу, они, кое-как привязав лодки, бросились врассыпную. Одни устремились в лес, до которого было метров триста, другие пытались укрыться в кустах, а человек пятнадцать забилось в двухместную палатку, которая оказалась распяленной не на колышках, а на головах и протекала оттого как решето, но туристам в куче было и весело, и тепло.