Пятое время года - [156]

Воскресным днем, без отдыхающих на дачах машин, обычно заполняющих собой все пространство, включая тротуар, двор выглядел довольно-таки уныло. По пыльному асфальту бродили две длиннолапые, бездомные собаки. Почесывались и, лениво вылавливая блох, покусывали впалые бока. Обнюхав брошенные им кусочки швейцарского шоколада, вислоухие бродяжки отвернулись и поплелись дальше.

Подъезд встретил сырой прохладой только что вымытых полов, но Марьвасильна, по долгу службы оторвавшаяся от какого-то захватывающего чтива, все равно энергично обмахивалась пластмассовым веером.

— Девушка, вы к кому?.. Ой, Танечка, вы такая модная, загорелая, что я вас не узнала! На Канарах были? Или на Сейшелах?

— Не угадали, Марьвасильна. В Крыму, в экспедиции.

— В экспедиции? Счастливая! В молодости мы с мужем, он у меня биолог, каждое лето ездили в экспедицию. К Белому морю. Вот где сейчас, наверное, благодать. А в Москве что-то совсем дышать нечем. Скорей бы в отпуск и к себе на фазенду, в Электроугли! — Марьвасильна вздохнула, махнула веерочком — мол, заговорила я вас, идите-идите, — и углубилась в свой детектив.

Ее приветливый, свойский тон вернул ощущение принадлежности к этому дому, но не надолго: двери лифта на пятом этаже закрылись с незнакомым шумом, звук шагов был непривычно отчетливым, и оглушающе громким — позвякивание ключей. Тишина словно бы вымершего или погрузившегося в летаргический сон дома так взволновала, что, жалкая обманщица, она кинулась обратно к лифту. Лифт загудел и ушел прямо из-под носа. Обругав себя мямлей, рохлей, рефлексирующей интеллигенткой, она вернулась к Анжелкиной двери, сделала над собой еще одно усилие и вставила ключ в замок. Ключ почему-то не поворачивался, и вдруг, больно ударив по плечу, дверь распахнулась сама.

— Явилась? Расскажи-ка мне, тварь, где это ты так загорела? А шмотки фирменные кто тебе купил? — Разъяренная Анжелка замахнулась, чтобы ударить или вцепиться в волосы, и отпрянула: в квартиру полетели ключи, запущенные с размаха в отчаянной попытке спастись. Секунда замешательства, и теперь Анжелка уже не могла догнать и ударить.

Четвертый этаж… третий… Стремительно мелькали ступеньки под ногами, однако спастись не удалось: грязные ругательства и истеричные вопли резонировали в пустынном доме и весь гулкий колодец лестничной клетки был заполнен кошмаром бесконечного унижения. Похуже любых пощечин!

— Тварь! Дешевка! Гадина! Сок она у меня пить не хотела! Колбаску не ела! А отца раскрутила, шлюха поганая? Все решила захапать? На-ка, выкуси! …тебе! Ничего тебе не обломится! У отца таких подстилок, как ты, навалом! Поняла, сука? Проститутка!

Если это жестокая Судьба решила покарать за легкомыслие, сделав возвращение с небес на землю мучительной, изощренной пыткой, то она постаралась на славу! Жекина квартира, нет, грязное логово, приют для бомжей, горьковская ночлежка, была пропитана каким-то ужасным, тошнотворным запахом, и, вместо того чтобы после полутора часов гонки со стиснутыми зубами в метро и в электричке ринуться в свою берлогу и наконец-то разрыдаться, прямо с порога пришлось ринуться на кухню, настежь распахнуть окно и струей горячей воды разогнать полчища жирных, блестящих мух, облепивших покрытые плесенью тарелки, которые валялись в раковине. Не меньше, чем неделю. Получалось, девочка Таня — какая-то сирота казанская, безродная и бездомная. Ведь Жека знала, что она приезжает сегодня. Могла бы по крайней мере нацарапать записку: Танюха, миль пардон за бардак! Замоталась, как папа Карло. Цалую, тетка.

Бардак на кухне действительно был отменный, однако интерьер, представший перед глазами в зловонной тетенькиной «светелке» — перевернутые стулья, залитый какой-то липкой гадостью стол, блюдо с черной картошкой, сизым остовом курицы и костями, мутные рюмки и мухи, мухи, мухи! — поверг в отчаяние. Потому что объяснение напрашивалось лишь одно… С другой стороны, вряд ли тот, кто запил, не допьет бутылку. Просто Жека — фантастическая неряха! Полностью безалаберная, безбашенная тетка! Ей на все и на всех наплевать! И на «любимую» племянницу в частности.

Спасительная мысль о доме, где всегда ждут, где с первой же секунды можно обрести почву под ногами, снова почувствовать себя самой лучшей, самой замечательной, никакой не шлюхой, не тварью и не гадиной, не бездомной — показалась очень конструктивной, но для ее реализации требовались непомерные сейчас усилия: опять битком набитая дачниками воскресная электричка, опять вокзал, душный, суетный, с потными очередями возле билетных касс, и чужие люди вокруг на мучительно долгие часы.

Хочешь избавиться от душевных переживаний, хватайся за какое-нибудь энергичное дело! — послышался голос из далекого далека. Так Бабвера наставляла всех, кто по той или иной причине не находил себе места.

После мытья склизкой посуды, полов, раковин, с остервенением, до блеска, острота переживаний и правда заметно притупилась, но не настолько, чтобы забыться сном самостоятельно. Две таблетки пожелтевшего от времени димедрола — единственное, что удалось отыскать у здоровой как лошадь тетеньки…