Пятое время года - [8]

Мать с отвращением фыркает, и Дамайя горит от стыда, осознав, что они увидели угол, который она использовала как туалет. Там ужасно пахнет, хотя она каждый раз забрасывала все соломой.

– Сидеть на корточках, как животное. Я лучше ее воспитывала.

– Здесь есть туалет? – спрашивает детоторговец вежливо-любопытным тоном. – Вы ставили ей ведро?

Мать молчит, долго молчит, и Дамайя запоздало понимает, что этот человек своими тихими вопросами укорил мать. Дамайя не привыкла к такого рода укорам. Мужчина не повышал голоса и не обзывался. Но мать опешила, словно он своими словами дал ей по голове.

Смех закипает в ее груди, и она сразу затыкает себе рот кулаком, чтобы он не излился наружу. Они услышат хихиканье Дамайи в ответ на конфуз ее матери, и тогда детоторговец поймет, какой она ужасный ребенок. Разве это так плохо? Может, родители получат за нее меньше. Одно это почти заставляет ее рассмеяться в голос, поскольку Дамайя ненавидит своих родителей, ненавидит, и все, что заставит их страдать, доставит ей радость.

Затем она впивается зубами в собственный кулак и ненавидит себя, потому что отец и мать, конечно же, продают Дамайю именно за то, что такие мысли приходят ей в голову.

Шаги ближе.

– Тут холодно, – говорит мужчина.

– Мы забрали бы ее в дом, если бы стало действительно холодно, – говорит мать, и Дамайя снова чуть не хихикает – так угрюмо, обиженно она говорит.

Но детоторговец не слушает мать. Его шаги все ближе, и они… странные. Дамайя может сэссить эти шаги. Большинство людей не может – они могут сэссить большие вещи, землетрясения там, всякую всячину, но не такую тонкую вещь, как шаги. (Она знала такое в себе всю жизнь, но лишь недавно поняла, что это предзнаменование.) Трудно это ощущать, когда ты не в прямом контакте с землей, все передается через доски амбара и металл соединяющих их гвоздей, но даже здесь, на чердаке, она понимает, чего ждать. Топ топ, шаг и его эхо в глубине, топ топ, топ топ. Но шаги детоторговца никуда не идут и не дают эха. Она может только слышать их, не сэссить. Такого прежде никогда не бывало.

Он подходит к веревочной лестнице, к чердаку, где она свернулась в соломе.

– Ага, – говорит он, поднявшись наверх. – Тут теплее.

– ДамаДама! – теперь мать в бешенстве. – А ну, слезай!

Дамайя сворачивается еще сильнее в соломе и ничего не говорит. Шаги детоторговца приближаются.

– Не бойся, – говорит он своим гулким голосом. Ближе. Она чувствует эхо его голоса через дерево, оно уходит вниз в землю, в скальную породу и назад. Ближе. – Я пришел помочь тебе, Дамайя Опора.

Еще одну вещь она ненавидит – свое функционал-имя. Никого она не сможет подпереть, как и ее мать. «Опора» означает только то, что ее предкам по женской линии повезло присоединиться к общине слишком неспециализованной, чтобы заслужить в ней более прочное место. Когда приходят тяжелые времена, Опоры все равно что неприкаянные, – сказал ей как-то раз ее брат Чага, чтобы поддразнить. Тогда он смеялся, словно это было забавно. Словно это было неправдой. Конечно, Чага Стойкость, как и отец. Все общины рады принять их, какими бы тяжкими ни были времена, болезни там, голод или прочее.

Шаги мужчины останавливаются прямо под ее грудой соломы.

– Не бойся, – повторяет он, на сей раз тише. Мать по-прежнему внизу и, вероятно, не может услышать его. – Я не дам твоей матери тебя обидеть.

Дамайя втягивает воздух.

Она не дура. Он детоторговец, а детоторговцы делают ужасные вещи. Но поскольку он сказал эти слова и поскольку какая-то часть Дамайи устала бояться и злиться, она выпрямляется. Она выбирается из мягкой теплой соломы и садится, глядя на мужчину сквозь кудряшки и грязную солому.

Он выглядит так же странно, как и звучит, и он явно не из окрестностей Палелы. У него почти белая кожа, как бумага, он, наверное, дымится и скручивается на жарком солнце. У него длинные прямые волосы, что вместе с кожей означает, что он из арктических областей, хотя их цвет – черный, как земля возле старого кратера, – не подходит. У жителей Восточного побережья такие волосы, только пушистые, а не прямые, но у них и кожа черная. И он большой – выше и шире в плечах, чем отец. Но там, где у отца плечи переходят в широкую грудь и живот, у этого сужение. Все в нем гибкое и тонкое. Нет четко выраженной расы.

Но сильнее всего Дамайю поражают глаза детоторговца. Они почти белые. Она видит белки его глаз, потом серебристо-серый диск радужки, почти неотличимой от белка. Его зрачки в полумраке амбара расширены, пугающи в этой пустыне бесцветности. Она слышала о таких глазах, которые в сказках и камнелористике называются льдистыми. Это редкий знак и всегда недобрый.

Но затем детоторговец улыбается Дамайе, и она не задумываясь улыбается в ответ. Она тут же верит ему. Понимает, что нельзя, но верит.

– Ну вот мы где, – говорит он по-прежнему тихо, чтобы мать не услышала. – ДамаДама Опора, полагаю?

– Просто Дамайя, – автоматически отвечает она.

Он изящно наклоняет голову, затем протягивает ей руку.

– Понятно. Идем к нам, Дамайя?

Дамайя не шевелится, а он не хватает ее. Он просто стоит на месте, терпеливый как камень, с протянутой, но не принятой рукой. Проходит десять вдохов и выдохов. Двадцать. Дамайя понимает, что должна идти с ним, но ей нравится, что это