Пятиречие - [6]

Пришла домой, а ее уж никто не ждет. Поминки давно справили, и мужик ейный к другой жить ушел. "Ты откуда?" - спрашивают матка с таткой. "Из берлоги, говорит баба, - меня там медведь содержал. Я евонной лапой питалась". - "А ну покажь место, где берлога?" Женщина тут и призадумалась: не-е-т, не выдам я вам этого места, потому как слово дала, да и медвежат жалко. А мужикам-охотникам сказала: запамятовала, мол, из сил выбилась, пока деревню свою сыскала. Вот она, какая штука-то!..

Шарик-Бобик вдруг сорвался с лежанки и злобно заверещал: мы даже не успели прочувствовать историю во всех ее деталях. Шерстка на нем вздыбилась, обнажились свирепые клыки, в глазах - огненный перелив. По избушке с лаем и визгом метался первобытный убийца, жаждущий крови. И откуда прыть взялась в эдаком тельце?!

В окно ударил пучок света от карманного фонаря, послышались крадущиеся шаги и чей-то голос: "Эй... тут кто-нибудь есть?" И мы поняли: к нам пожаловал еще один усталый и запоздалый гость.

- Аркадий?!

- Игрич... Егорыч?!

- Ты как здесь оказался, мироед?

- А вы что тут делаете, отцы пустынники? Я чуть грабли себе не сломал в этих буреломах и страху натерпелся полные штаны... Показать?

Шарик-Бобик разрывался на части между гневом на вновь прибывшего бродягу и радостью по поводу всеобщего галдежа.

- Как жизнь, Аркашка? - Приятно было смотреть на этого полнеющего бычка-здоровячка, закованного в джинсу и кожу, легкого в движениях, с девичьим румянцем во всю щеку и намертво приклеенной смешинкой в глазах, но уже с заметной лысинкой в растрепанных кудрях.

- Живу по-сникерски. Съел - и порядок!.. Кстати, у вас пожрать не найдется?

- И не только пожрать! - Зело прижимистый на спиртное Егорыч с легкостью непостижимой выставил недопитую "Чарку", а я достал из рюкзака непочатую бутылку "От Петровича" производства местного виноторговца.

- Как твой бизнес, коммерсант? Как друзья-компаньоны?

- А что друзья? - Аркашка жадно заглатывал оставшуюся от нашего ужина горку холодных макарон и рыбных консервов в томатном соусе и успевал еще поглаживать собачку, дабы ее задобрить. - Сидят, голубчики, сидят! Одни на нарах, другие на Канарах. Жизнь - заверченная штука! - Он окинул нас хитровато-победоносной улыбочкой и поднял стакан: - Гляжу, чем дальше в лес, тем толще партизаны... Ну, со свиданьицем, робинзоны, и за сбычу мечт! У вас тут, в Лукоморье, полный культуриш-европеиш...

- До дна давай, Аркадий Петрович, чтоб муха ног не замочила, - максимально сердечно приветствовал его Четыркин и замер в стойке, ожидая своей очереди, ибо стакан был один на всех.

От предчувствия неотвратимой выпивки тесная наша конурка словно выросла в размерах и поплыла. В окно повылазили крупные и яркие звезды, с беспечным простодушием объявилась оранжевая луна, высвечивая заросшие паутиной углы и мышиные закоулки. Старик заурчал, как разомлевший кот, а Коля-бог неожиданно разулыбался и специально для гостя принялся распечатывать пачку сухого печенья.

- Отечество славлю, которое ест, но трижды... которое булькает! - вовсю разошелся Аркашка, насытив с голодухи утробу и приняв вторительную "От Петровича", с которым, как мне известно, у него был совместный бизнес. - Кто скажет, когда мы начали спиваться? А-а-а, Игрич... Егорыч... извините, не знаю вашего имени-отчества. Николай Митрофанович? Очень приятно... Так кто мне скажет, когда Россия встала на карачки, как пьяная жаба? Никто не знает! Тогда сидите и слушайте... В 1552 году грозный царь Иван Васильевич вернулся из-под Казани и открыл первый в Лукоморье кабак. Так и пошло: водка в тело, деньги в дело. Петя Романов с Йоськой Джугашвили... ети их мать... подняли кабацкое знамя на недосягаемую высоту. С тех пор наше могущество только этим и прирастает. Государство пухнет, народ хиреет. У двадцати миллионов водка из-под ногтей сочится, каждый седьмой - дебил...

- Дак ить это... Аркадий Петрович... ты погоди, погоди! - обиделся за народ Четыркин и замахал руками. - Ты ведь сам, жопчик, водочкой торгуешь, так? Чё ж тоды залупаисси, едрит твоя муха?!

Тут все разом грохнули от смеха, и Аркашка громче всех.

- Действительно! - поддержал старика Коля-бог, тоже взявший на грудь. При этом выражение его глаз из-под очков было такое, что не поймешь, какой суп в этой голове варится. - Где вы найдете в Евангелии слова о вреде алкоголя? А, Аркадий Петрович? Нет там таких слов. Сам Иисус воду в вино превращал. Виноградная лоза, говорили мудрецы, приносит три грозди: первая - гроздь услаждения, вторая - упоения...

- ...А третья - гроздь печали... помрачения рассудка... возбуждения похоти... и всеконечной погибели души, - с радостным воплем закончил вместо него Аркашка и подтолкнул меня локтем, как бы приглашая в свои союзники. - Мы хоть дураки дураками, а разбираемся с лаптем. Чьи это слова, Егорыч? Твои! выдохнул он вместе с табачным дымом и засмеялся. - Я ведь, робинзоны, отцов церкви еще в Вэ-Пэ-Ша почитывал. Нелегально, конечно. У них там сказано, у отцов: уста пьяницы подобны хлеву скотскому, наполненному нечистотами, а язык его - лопата, которая эту мразь выбрасывает в народ... Эх, да что тут говорить! Трезвый на Руси - это или сектант, или придурок, или стукач. Что смеетесь? Так пить, как у нас пьют, да еще четыреста лет в мировых державах ходить?! Весь героизм, юмор, лиризм нашего народа - откуда? Со дна граненого стакана! Две трети пословиц и крылатых фраз посвящены - кому? Голошмыге проклятому или бормотологу, который либо нажрался до чертиков, либо окончательно спился. ("Если водка мешает работе, брось работу"...) Вспомните! "Человек - это звучит гордо", - произносит субъект, который с трудом держится на ногах... Тоска, робинзоны, тоска!