Пятая зима магнетизёра - [51]

— К созданию произведения искусства. К экстазу. К преступлению.

Объем живота пациентки Кайзер уменьшился до тридцати шести дюймов. Я сам измерял его. Цифра совершенно точная, возможны разве что незначительные отклонения, в зависимости от того, в каком месте измерять живот.

Сомневаться в том, что живот уменьшился в объеме, было бы просто смешно. Можно допустить какие-то незначительные погрешности в измерении, какие-то вполне объяснимые неточности. Но уменьшение объема живота очевидно — на этой цифре можно настаивать.

26 февраля

Когда мы пришли, пациентка сидела в кровати и улыбнулась нам. Мейснер сразу же приступил к делу и погрузил ее в сон, даже предварительно не осмотрев.

После этого он попросил ее рассказать, что за это время произошло с плодом.

И вот что она рассказала.

Большая часть плода уже раздроблена, осталось раздробить его отдельные самые крупные части. В первый день лечения (она, вероятно, имела в виду массаж) плод почти целиком отделился от того места, к которому был прикреплен, и околоплодная сумка порвалась. На второй день отделилась голова; также в течение первой недели отделилась грудная клетка и нижняя часть тела до колен. Вчера раздробилась голова, и часть ее материи по одной из жил стекла в мочевой пузырь, а часть попала в кишечник через дыру, которая образовалась, когда рука ребенка во время лечения оторвалась, и кусочек кости прорвал кишку. Средство, очищающее кровь, которое она все это время принимала, оказало очень сильное и благотворное действие и ускорило распад трупа в ее теле. Она заметила также, что моча, которая за ночь собралась в ее ночной посуде, источала страшное зловоние, словно какая-то падаль.

Она объявила также, что плоть младенца уже почти совсем отделилась от костей; возможно, она употребила выражение «сползла с костей». Она недвусмысленно требовала, чтобы ее продолжали магнетизировать и массировать и чтобы все это проделывал только Мейснер. Я слушал этот рассказ, потеряв дар речи. Потом попросил Мейснера узнать у больной, не вышли ли из нее еще новые частицы плода.

Он спросил.

И тут я увидел на лице спящей победоносное выражение. Ночью она почувствовала мучительные позывы в нижней части кишечника и попросила мужа снять с нее повязку. (Она могла бы сделать это сама, но уверяет, что попросила об этом мужа.) И муж извлек у нее из заднего прохода комок плоти, который она теперь держала в руке вместе с двумя маленькими округлой формы костями.

Мы рассмотрели кости. Это были кости — сомнений нет. Рассмотрели комок плоти — небольшой, продолговатый, напоминавший железу.

Мы постояли молча, глядя на лежащую женщину. Выражение ее лица, как всегда, было умиротворенным и замкнутым, красивой ее назвать было нельзя, но не была она и уродливой.

Боюсь, я исполнил свой долг контролера поверхностно и недобросовестно. Я ограничился тем, что издали, смотрел на пациентку и поверил на слово сведениям о ней, полученным от других.

А ведь, по сути, я о ней ничего не знаю.

И все же я должен до конца исполнить обязанности, которые сам на себя взвалил. Одна ошибка не дает мне права снова впасть в апатию. Я считаю, что всегда можно добиться известных результатов, даже если порой на них нельзя положиться с уверенностью. Даже не совсем точный вывод, основанный на некоторых ошибках, но в целом зиждящийся на представлении, достигнутом мною в итоге многотрудных усилий, имеет известную ценность. Утверждение, будто опыты ведут только к противоречиям, не способствует прогрессу. А я теперь чувствую перед медицинской наукой ответственность, какой прежде не ведал.

Мы подняли больную с кровати и усадили на горшок. Мы поддерживали ее с двух сторон, и она стала усердно тужиться.

Посадить ее на горшок предложила она сама. Ее испражнения были такими же зловонными, как и моча. Банщик Педерсен стоял у двери и, когда Мейснер отвернулся, скорчил гримасу.

Я прикинулся, что ничего не замечаю.

Потом мы исследовали ее кал.

Из кончика верхней колбаски торчала косточка, сохранявшая свой белый, а может быть, сероватый цвет, треугольной формы, шириной в полдюйма. Задержав дыхание, я взял кость кончиками пальцев — другого инструмента у меня не было — и завернул в носовой платок. Женщина сидела на кровати, продолжая дремать и все так же улыбаясь в пустоту. Мейснер слегка поддерживал ее сбоку.

27 февраля

Я понес кусочки костей Штайнеру. Мы тщательно исследовали их. Штайнер усомнился в том, что это детские кости. Его сомнения передались и мне.

А сегодня в первой половине дня произошло следующее.

Не успели мы прийти в дом пациентки, как она, еще до магнетизирования, показала нам две косточки, которые, по ее словам, вышли из нее с испражнениями. Обе были длинные, одна трех дюймов, закругленная на конце, другая короче, но зато немного толще. Мейснер несколько секунд молча их разглядывал. Потом небрежно сунул в карман. Я тут же потребовал, чтобы кости были отданы мне как официальному контролеру.

Он молча выполнил мое требование.

Я тотчас отправился к Штайнеру. Мы оба единодушны в своем мнении: кости не могут принадлежать человеческому существу. Штайнер думает, что это кости цыпленка. Я пока ограничусь предположением, что это птичьи кости.