Пятая зима магнетизёра - [50]

Пишу, уже лежа в постели. Усталости я не чувствую, но понимаю, что должен поскорее уснуть. Пациентка Кайзер заявила, что завтра извергнет из себя кости плода. Если так и произойдет, сомнений не останется. Мейснер совершил революцию, и совершил ее здесь, в Зеефонде, и притом с моей помощью и при моей поддержке.

24 февраля

Я собрал свои вчерашние заметки, они не односмысленны. Изложу их вкратце.

Сначала мы обследовали стеклянные трубки, которые прикрепили к грудям пациентки. В них обнаружилась белая и довольно вязкая жидкость в совершенно незначительном количестве. Я охарактеризовал ее в своих записях как смешанную с молоком слюну. Это, само собой, не анализ, а сравнение. Соски женщины были сухие, и из них не удалось ничего выцедить, сколько мы с Мейснером ни старались. Когда это пытался сделать я, женщина впала в страшное раздражение, поэтому впоследствии по указанию Мейснера я держался поодаль, впрочем, на расстоянии не более трех метров.

После этого трубки были вымыты, насухо вытерты и привязаны вновь.

Прежде всего, конечно, женщина подверглась магнетизированию.

Позднее она рассказала, что ночью спала хорошо, но проснулась в шесть часов утра от озноба. Он продолжался целый час. Потом она почувствовала, что из заднего прохода у нее течет кровь, при этом ощутив, как в прямой кишке что-то копошится, сползая вниз. «Это выходят мягкие части плода», — заявила она.

Следует отметить, что за последние двенадцать месяцев у нее ни разу не было месячных очищений.

Теперь мы решили осмотреть ее более тщательно. Мы все склонились над ней. Мейснер стал разматывать повязку, которой ее опоясывали в последние дни. Он размотал только верхние слои, но мы уже увидели, что повязка вся в крови. Я заметил, как напряглось лицо Мейснера, его движения становились все нетерпеливее.

Наконец он извлек последний, внутренний слой повязки и поднес его к свету.

На повязке была кровь, хотя и немного. Но среди пятен крови лежал красный комок в слизистой оболочке. Предмет этот был примерно в дюйм толщиной и полдюйма длиной. Мейснер осторожно ковырнул его. Оболочка прорвалась, и мы увидели мясистую сердцевину. Мейснер бросил на нас торжествующий взгляд.

— Это ребенок, — многозначительно произнес он. — Как она и сказала, это частица его мягких частей.

Мы уставились на темно-красный сгусток плоти, лежавший среди пятен крови, которая вытекла из внутренних органов женщины. Казалось, нам подали знак из другого мира. В моих записях об этой минуте стоит только одно слово: «предмет».

Очевидно, в нем выразились моя неуверенность и замешательство.

Я стряхнул с себя оцепенение.

— Надо осмотреть пациентку, — предложил я. Бросив взгляд на меня, потом на других присутствовавших, Мейснер пожал плечами.

— Разрешаю доктору Зелингеру осмотреть пациентку, — заявил он.

Мне почудилась в его тоне нотка высокомерия. Впрочем, возможно, я ошибаюсь.

В заднем проходе я увидел немного крови. Она была разбрызгана вокруг ануса и чуть ниже по ноге. Но во влагалище и вокруг него (лобок был выбрит) я не обнаружил ничего, никаких следов крови.

Тогда я тщательней обследовал задний проход. И, к своему удивлению, обнаружил, что прямая кишка немного раздражена и слегка посинела. И справа, с краю едва заметна трещинка, откуда могла просочиться кровь. Это последнее соображение я внес в свои записи, впрочем, настаивать на этом объяснении я теперь не решаюсь.

Трещинка там была, сомнений нет. Какая-то часть крови могла появиться оттуда, но не вся. К тому же эта трещинка не имела никакой связи с комочком плоти, вышедшим из живота женщины.

Я отошел от больной.

— Контролер закончил свою работу? — жестко спросил Мейснер, поглядев на меня в упор.

— Закончил, — ответил я.

25 февраля

Сегодня хорошая погода. Мы с дочерью вышли погулять и спустились к пристани. Наш маленький каменный причал мы, горожане, называем пристанью, потому что к нему иногда пристают лодки. Стало быть, мы лжем, но эта ложь призвана просто подбодрить, преувеличить, она никому не причиняет вреда. Маленькая невинная ложь, которую приятно иметь про запас, когда ты пал духом. Теперь я часто размышляю о том, в чем назначение лжи и в чем ее оправдание. Думаю, на эти мысли меня натолкнули упорные обвинения Штайнера. Насчет пристани можно продолжать лгать. Ничего дурного от этого не произойдет. Хуже, когда ложь одновременно разрушает и созидает.

Скоро к нам придет весна. Завтра моей дочери исполнится двадцать один год. По этому случаю мы устроим небольшой праздник. Мы пригласили Штайнера, он обещал прийти. Он в первый раз увидит Марию после того, как к ней вернулось зрение. А она вообще никогда его прежде не видела.

Мы со Штайнером все чаще беседуем друг с другом. Позавчера у нас был долгий разговор у него дома. Он утверждает, что слишком погружен в свое ремесло, слишком на нем сосредоточен, чтобы возвыситься над самим собой. И тут он произнес имя Мейснера.

— Мейснер всегда твердит о своем флюиде, — заметил я.

— Это всего лишь название, — ответил Штайнер. — Он говорит одно, а цель у него совсем другая. Он хочет вызвать у нас восторг, самозабвение.

— И к чему приводит этот восторг, это самозабвение? — спросил я.