Пятая жизнь. Предварительные итоги в вопросах и ответах - [3]

Ощущался ли Вами антисемитизм в то время?

Антисемитизм как государственную политику я долго не осознавал, хотя моя семья его остро почувствовала уже в 1952 году. Мой папа был ведущим разработчиком одной радиолокационной системы, которая была успешно принята в производство и поставлена на вооружение. Разработчики были представлены к Сталинской премии. Но вместо премии папа был неожиданно уволен «по сокращению штатов».

Илья Григорьевич Эренбург. Михаил Беркович, Евгений Беркович. Новый Иерусалим, 1964 год.

Из семейного архива

Так реализовывалась в оборонных отраслях знаменитая борьба с «безродными космополитами». Папа долго был без работы, пока не улыбнулось счастье — его приняли на вновь созданный телевизионный завод, получивший впоследствии название «Рубин». Там он проработал еще сорок лет до выхода на пенсию в 1994 году (ему в это время исполнилось уже 77 лет!). После смерти Сталина, прекращения «дела врачей», после страшной угрозы сталинского «окончательного решения» еврейского вопроса для советских евреев наступили относительно «вегетарианские времена». Бытовой антисемитизм, конечно, был, но к нему привыкаешь, просто как к определенным правилам игры. Открыто выступать против евреев боялись, можно было пожаловаться начальству — директору или в партком. Новый подъем государственного антисемитизма я впервые почувствовал в студенческие годы, особенно после Шестидневной войны 1967 года.

Студенты первого курса физфака на Первомайской демонстрации 1963 г. Из семейного архива

По Вашему диплому Вы физик. Когда Вы решили поступать на физфак МГУ?

В школе я учился легко, не слишком задумываясь о будущем. Интересовался разными предметами, однажды даже победил на Московской географической олимпиаде. Много читал, в том числе и по истории (мама преподавала древнюю историю в другой школе, и у нас было много соответствующих книг). Но больше всего, пожалуй, мне нравилась математика. Начиная с шестого класса посещал знаменитый математический кружок на мехмате МГУ. Нравилась мне и физика, правда, немного меньше. Решение поступать на физфак пришло довольно неожиданно, не без влияния моды, книги Гранина «Иду на грозу», в частности. Забегая вперед, скажу, что на первых курсах я понял, что математика мне ближе и свою «ошибку» я исправил, выбрав достаточно экзотическую для физфака кафедру математики (математической физики). И в дальнейшем моя научная работа была больше связана с математикой, чем с физикой. Впоследствии я все же понял, как много дал мне физфак, насколько полезным было полноценное физическое образование, позволявшее лучше чувствовать конкретные приложения абстрактных математических моделей. Но в университет нужно было еще поступить.

Мои родители лучше меня понимали все трудности, с этим связанные, в том числе и негласную процентную норму для евреев, существовавшую для большинства вузов и факультетов. Особенно трудный барьер был поставлен для евреев на физфаке МГУ. Поэтому еще за два года до окончания мною школы родителями, прежде всего, мамой был выработан стратегический план поступления в университет. Как и во многих еврейских семьях, в нашей семье основные решения принимала мама. И моя мама имела достаточно мудрости и решительности, чтобы делать нетривиальные стратегические шаги. Именно так произошло с моим обучением. Впоследствии я не раз убеждался в верности выбранного мамой пути. В 1960 году неутомимый Никита Сергеевич Хрущев предпринял очередную реформу школьного и высшего образования. Все средние школы, кроме спецшкол, стали одиннадцати летками. Кроме того, при поступлении в институт большие льготы предоставлялись так называемым «производственникам», лицам, имеющим трудовой стаж минимум два года. Перед школьниками и их родителями стала дилемма — или попасть в спецшколу, что было, понятно, непросто, или учиться на год дольше, что сильно увеличивало шансы попасть в армию. Я был «круглым отличником», попасть в спецшколу не представляло труда. Но мама смотрела дальше. На семейном совете было решено, что после восьмого класса я не наслаждаюсь законными школьными каникулами, а поступаю на работу на завод. Девятый и десятый класс я заканчиваю в вечерней школе рабочей молодежи (эти школы еще оставались десятилетками). А качество образования восполняю самостоятельной работой. Так в 12 июня 1960 года начался мой трудовой стаж.

Откровенно говоря, необычное решение для «нормальной еврейской семьи». И как Вы оцениваете для себя эти достуденческие, но уже не школьные годы?

Два года и два месяца работы на заводе радиомонтажником, учеба в вечерней школе и посещение лекций для поступающих в московский университет были очень напряженным и интересным периодом моей жизни.

Илья Григорьевич Эренбург, Александра Сендерова. Евгений Беркович. Александр Беркович, Новый Иерусалим. 1964 год. Из семейного архива

Студенческие годы, как правило, — самая светлая пора в жизни. Для Вас тоже?

Вне всякого сомнения. Все пять с половиной лет вспоминаются мне как праздник. Как я уже говорил, наш курс (довольно большой, кстати — более 550 человек) собрал много ярких личностей. Я не говорю даже про массу талантливых физиков, математиков, астрономов и биофизиков, получившихся из моих однокурсников. Многие раскрыли свои таланты совсем в других областях — музыке, кино, поэзии. Назову только Сергея Никитина, Вано Киасашвили, Бориса Шапиро… Я занимался увлеченно, кроме одной четверки на экзамене по физике на первом курсе все остальные отметки имел только «отлично». Кроме того. «кипела» нормальная студенческая жизнь — летние стройотряды, студенческие вечеринки, переходящие иногда в студенческие свадьбы…