Пятая версия - [22]

На крыше вагона мы с Женей доехали лишь до Красного Села. Дальше пути были взорваны. Всю ночь мы шли по каким-то забитым людьми, машинами и скотом дорогам. Много было подбитых машин. Возле одного грузовика горой были составлены ящики, которые я сразу узнал, это были ящики с сокровищами из Гатчинского дворца. Красноармеец с винтовкой ходил взад-вперед; экскурсовод Марина Владимировна сидела на одном из ящиков, гляделась в зеркальце, что-то подправляла в своей прическе. Увидев нас, обрадовалась, сказала, округляя глаза и понизив голос, что их обстреливали, что шофер убит, вон он там лежит под плащ-палаткой, машина сломана. Быстро написала на бумажке телефон:

„Женя, позвони. Это телефон замдиректора Эрмитажа, скажи, что я с ящиками на двенадцатом километре шоссе“…

Уже после войны от своего дедушки я узнал, что никакого „следующего“ поезда не было. Что к вечеру в Гатчину вошли немцы. Всех здоровых мужчин и женщин, подростков и пионеров, что дожидались поезда на вокзале, погнали к дворцу и, разбив на группы, заставили выносить из дворца не вывезенные в Ленинград ковры, мебель, картины, книги, свернутые „трубами“ гобелены. Утром к дворцу подкатили огромные грузовики с ящиками, в которые все эти дворцовые сокровища укладывались, паковались. „Где дворцовый парковый фигур? — спрашивали немцы. — Где дворцовый мрамор фигур? Куда, кто запрятал?“ Группа мужчин и женщин, видимо сотрудников музея и красноармейцев, стояла под охраной автоматчиков: „Где парковый мрамор фигур?! — без конца выспрашивал их офицер. — Если вы не будете говорить где, мы будем вас очень бистро стрелять!“ Никто не знал, где „парковый фигур“. Всех их, не знавших, а может, и знавших, но смолчавших, расстреляли действительно очень быстро, утром следующего дня… А работа во дворце продолжалась. „Бистро работай-работай! — покрикивал офицер на мужчин, женщин, пионеров. — А потом будет поезд, и вы все фарен, бистро все поехать!“ „Бистро все поехать“ было суждено не всем, а лишь детям и пионерам. В Прибалтику. В Литву. В Восточную Пруссию. В специальные детские лагеря, на добычу янтаря, в Пальмникен, на шахту „Святая Анна“ и в помещичьи усадьбы. В товарных вагонах по пятьдесят человек. Сутками без глотка воды. Как они хотели пить! „Воды, воды!“ — кричали дети, когда поезд останавливался на той или иной станции. „Битте, вассер!“ — как-то послышался веселый голос, заскрежетала дверь и в вагон просунулась рука с полным котелком. Расплескивая влагу, иссушенные жаждой рты приникли к котелку. Это была желтая, крутая солдатская моча… Среди тех, из-под Гатчины, пионеров была и пионерка Галя Новицкая, которую мне как секретарю Калининградской писательской организации спустя три десятка лет предстояло принять в Союз писателей…

Ах, этот янтарь! И в Пушкине, по-видимому, эвакуация сокровищ Екатерининского дворца происходила так же, как в Гатчине, но все же Янтарная комната! Неужели ничего нельзя было придумать, предпринять, спасти? Кто ответит на этот вопрос?

Но тут надо сказать следующее: помните, как моя предприимчивая сестренка выковырнула из янтарной стены один янтарик? Значит, ее и тронуть-то было нельзя, не то что эвакуировать?

…Пожилой человек, которому уже под восемьдесят, как-то неудобно, криво сидит в кресле, половина тела его разбита параличом, рука не поднимается, половина лица перекошена, но глаза веселые, а голос, хоть и тяжкий, сбивчивый, но живой, энергичный. Это Анатолий Михайлович Кучумов, первый смотритель Янтарной комнаты, которого я навестил в Доме ветеранов на окраине города Пушкина (господи, как неудобно писать: „Пушкина“, „в Пушкине“. Чем было плохо: „Царское Село“?). Он лишь недавно выкарабкался из тяжелой болезни, но согласился встретиться со мной.

— Да, все так! Янтарь осыпался. Деревянные панели, на которых был наклеен янтарь, как бы ссыхались, и янтарь отваливался. Порой даже от стука двери. И чтобы он не бился, вдоль стен пришлось настелить матрацы. Пытались ли эвакуировать? Ну, во-первых, в эвакуационных списках, составленных в 1939–1940 годах, Янтарная комната вообще… не значилась. Потом якобы она была включена в списки на эвакуацию, но перед приходом немцев в Царское Село этих документов в горсовете вообще не оказалось! Пробовали ли снимать панели? Пробовали. Обклеивали янтарь тонкой бумагой, затем марлей, тканью… — Устает от разговора, откидывается к спинке кресла, но вновь оживает: — Да, все сложно, все странно… Знаете, перед самой войной я был направлен из Екатерининского дворца смотрителем в другой, царя Александра… уф, жарковато в комнате, правда? Или это только мне жарко? Так вот, об эвакуации: из тысяч ценнейших предметов „моего“ дворца в эвакуационные списки было внесено всего… восемь предметов! Саксонские вазы, гобелен, еще что-то… А мы вывезли почти тысячу предметов! Помню, как в последние минуты перед отъездом вдруг из Екатерининского дворца привозят ящики со столовым серебром, умоляют: „Возьмите, мы вывезти не можем!“…

Вот как все происходило по свидетельству очевидца. В общем: „Без паники, товарищи! Враг будет остановлен и…“ Конечно, проявив невероятные усилия, работники дворца успели все же многое спасти, вывезти, упрятать, зарыть в землю, но огромное количество сокровищ, и в частности крупных вещей, отправить в Ленинград не удалось. Ну, а Янтарная комната? Как поступили с ней? По свидетельству А. В. Максимова, было принято наивное решение: спрятать, а вернее — замаскировать ее. Вдоль янтарных стен выложили другие, в половину кирпича, стены, оштукатурили их, эти фальшивые стены, оклеили обоями и украсили некоторыми, менее ценными из огромного количества дворцовых коллекций картинами. Нервничали: заметят немцы, не заметят?