Пятая рота - [11]

— А ты где ляжешь?

— Как где? В кабине, конечно, у меня там и одеяло, и подушка. В первый раз, что ли?

Тут Рыжий задал вопрос, который волновал нас самого утра:

— Васёк, а что за полк-то?

Васек, казалось, не знал что ответить:

— Полк как полк. Горнострелковый. Обыкновенный полк.

— А мы воевать будем? — спросил я, затаив дыхание: мне очень хотелось воевать, чтобы «проверить себя».

— Воевать? — Васек усмехнулся, — навоюетесь, еще надоест.

— А полк в рейды ходит? — снова встрял Рыжий.

— Не в рейды, а на операции, — поправил водитель, — начиная с весны и по зиму, полк вообще на операциях, ну а зимой, понятно, реже выезжает. Ладно, мужики, давай спать.

Васек залез в кабину и стал устраиваться на ночлег. Мы снова залезли в пыльный кузов. Наши однопризывники, памятуя поговорку «солдат спит — служба идет», уже спали, и служба их в данный момент шла легко и беззаботно. Где-нибудь дома. А что еще солдат может видеть во сне? Дом, мать да любимую девушку. Сны с любимыми девушками — самые сладкие, вот только наутро надо идти стирать трусы.

Вскоре заснули Щербаничи и двое разведчиков, кроме Рыжего.

— Не спишь? — окликнул он меня.

— Не сплю. Думаю.

— За что? За жизнь?

— Нет. Я думаю о том, что «летать» нам еще целых полгода до наших духов.

— Каких таких «наших»?

— Ну, тех, которые придут нам на смену, и станут летать вместо нас, когда мы станем черпаками.

— А-а, — протянул он, — понятно. Только до них еще — как до Пекина раком.

— Вот и я о том же. «Наши» духи сейчас возле военкоматов водку пьют да с девками прощаются. А нам еще целых полгода отлетывать.

— Зато мы на целых полгода раньше их снова начнем пить водку и перетрахаем всех их девок, пока они тут горбатиться будут, — улыбнулся Рыжий: он, как видно, был оптимистом.

Я сам по натуре — патологический оптимист, то есть даже в самом хреновом, гадком и страшном, могу находить светлые и смешные стороны, поэтому, наличие соседа-оптимиста воодушевило меня. Даже настроение поднялось.

— Это верно, — согласился я с ним, — Ты откуда родом?

— С Украины. С Криворожья. А ты?

— Из Мордовии.

— Это где?

— Шестьсот километров от Москвы на восток.

— А у вас там кто живет? Мордовцы?

Ну, вот: опять тот же глупый вопрос — «кто живет в Мордовии?». Люди, призвавшиеся в армию из областей, с которыми Мордовия не граничит, никогда о ней не слышали! Действительно, республика маловата и по своим размерам сильно уступает Якутии. Как только не обзывали нашу мордву: и мордовцы, и мордоване. Не говоря уже о том, что большинство путают Мордовию с Молдавией. В школе, что ли не учились? Или географию прогуливали? За полгода службы полное отсутствие у моих сослуживцев знаний о народе, давшем миру патриарха Никона и скульптора Эрьзю, меня уже перестало раздражать. В самом деле: не доказывать же мне каждому встречному и поперечному, какой замечательный народ — мордва? Язык сломаешь, пока каждому втолкуешь. И не докажешь, что сам я — не мордвин! Раз родился в Мордовии — то все два года будешь мордвин. В Татарии — татарин. В Башкирии — башкир. Будь ты хоть узбек, хоть грузин, хоть калмык, но если ты призвался из Мордовии — два года проходить тебе мордвином!

— Мордва там живут, — пояснил я Рыжему.

Почему я знаю, что Кривой Рог — на Украине в Днепропетровской области, но никто или почти никто не знает: где находится Мордовия?!

— Я слышал, в Афгане дедовщина еще хуже, чем в Союзе, — продолжил я свои мысли вслух.

— От кого? Нам в учебке говорили, что в Афгане нет вообще никакой дедовщины — сплошное равенство и братство, старики прикрывают молодых.

— Нашим сержантам в учебке их призыв, ну те, с кем они вместе в учебке были, — пояснил я, — письма присылали с Афгана. Пишут, что шуршат как трешницы, летают по полной.

— Ну и что? — не смутился Рыжий, — полгода всего и летать-то! Полгода уже отлетали. Даже и не полгода, а три месяца.

— Почему три?

— Считай, — начал он объяснять, — Те пацаны, которые стоят сейчас возле военкоматов, станут сержантами только через погода. Так?

— Ну.

— Вот те и ну! А рядовые придут в Афган через три месяца, а это уже будет младший призыв и гонять их будем мы.

— Голова! — похвалил я Рыжего.

Летать три месяца вместо шести все-таки легче. Предаваясь сладким мечтам, как через каких-то три месяца я сам начну гонять молодых, я незаметно заснул.

И никто из нас в тот вечер не заметил самого главного — самого главного и важного во всей нашей жизни и ныне и присно, сколько ее отпущено. КАМАЗ с пыльным кузовом, проехавшись через Мост, подобно Харону через Стикс, навсегда отрезал нас от мира живых — тихих обывателей, оставшихся на другом берегу. Никто из нас тогда так и не понял, что жизнь разделилась на две неравные доли — до Афгана и после. Что мы уже никогда не вернемся на родной берег прежними: тихими и законопослушными. Что, даже закончив войну в Афгане, мы не перестанем воевать вообще, по привычке без долгих размышлений продолжая вступать в бой, пусть очень часто и с ветряными мельницами. И до конца дней своих будем жестко делить людей на «своих» и «чужих», безошибочно различая их во всех встретившихся на нашем пути. И что отныне, нам предстоит жить и за себя, и за того парня, который навсегда остался молодым, не дожив до своих двадцати лет, посмертно став нашей совестью.