Пять в яблочко - [3]

А самое нелюбезное дело для меня, это — занятия. Спрашиваю я вас, товарищи-братцы, какой может быть общественный интерес, ежели мне начнут рассказывать про какого-нибудь Деникинского Колчака, который уж, может, лет пятьдесят как помер, от которого, можно сказать, одно мокрое место осталось?

Ясно и весьма понятно, что никакого интересу тут быть не может.

А еще есть у нас занятия с противогазными масками. Как вспомню я про них, так волосы дыбом становятся на моей стриженой голове.

Давеча был такой случай: приказали нам надеть эти самые чортовы маски. Перво-наперво велели нам продуть их здорово. А я по натуре своей люблю все делать супротив приказа.

«На кой чорт, — думаю, — буду я продувать и портить свои внутренности. Чай, они у меня не казенные?» Надел я маску, как есть, и чувствую, будто что-то прет ко мне в рот. Никакого доступа свежей атмосферы нету.

«Ну, — думаю, — кончинушка моя пришла во цвете полных сил и энергии».

Как схватил я смертоносную маску, да как начал ее ногами топтать, от нее одни клочья и остались.

Ну и взгрели меня, братцы мои, за эту самую порчу казенного имущества. На губе здорово отдохнул. Чуть под самый трибунал не попал. С тех пор бегу я от маски, как чорт от ладана.

Это я вам все рассказал — про темные стороны моей жизни. Но есть в ней и светлые времена — это, например, во время обеда.

Слов нет, жрать дают нам хорошо. Я, можно сказать, каждый день различными хитростями два-три обеда лопаю. Наполняю свой живот как следует…

И опять становится у меня хорошее душевное состояние.

И совсем я не понимаю, чего меня в газете пропечатали, да написали еще, если бы все красноармейцы такими были, то взяли бы нас буржуи голыми руками, — должны же они понимать, что я при своем уме и деликатном сложении к военной службе неспособен. Мне бы дома на печи лежать! Пусть другие стараются.

Засим я кончаю.

Встречные частушки

Кузьмы Лаптева

Шум и гам в казарме алой,

Улыбнулись уголки…

Эх, приехали — примчали

Осенью призывники.

Привалил народ крестьянский,

От станка мастеровой,

Из Калуцкой, из Рязанской

В наши части не впервой.

Понапер народ батрацкий —

Пролетарский молодняк…

Сыпь, трехрядочка по-братски

И вот эдак и вот так!

Шире, шире круг… В присядку

Ходят лапти и картуз.

Под гармошку Тула с Вяткой

Ладят смычку и союз.

Здравствуй, Лехин, здравствуй, Сеня…

Как в деревне там, дружок?

Запишу тебя я седня

В драматический кружок!..

Фу-ты, ну-ты, — ноги гнуты,

По онучам бечева,

Завтра будешь в новых бутах

Молодцом маршировать!

Их ты, ах ты — мать, не охай,

Брось в деревне там тужить:

В Красной армии не плохо

Пролетариям служить!

Сознательные сапоги

Веселый рассказ П. Ейска

Как случилось, что красноармеец Онищенко, будучи дежурным, уснул, обсуждать сейчас не будем, но это факт.

Ну, а раз человек уснул, то не может же он соображать, что по уставу дежурному спать не полагается. Знали это и сапоги, которые были надеты на онищенковы ноги, и поэтому страшно беспокоились.

Правый сапог грустно покачал своим носком и говорит левому:

— Ах, какой несознательный этот товарищ Онищенко. Ему доверили жизнь всех людей в роте, а он спит. Хоть бы тебе пяткой пошевелил.

— Да, действительно, — отвечает ему левый сапог, — я почитай уже три подметки сносил за свою жизнь, а такой халатности не наблюдал.

— Знаешь что! — говорит правый сапог левому. — Давай его, сукина сына, разбудим.

Старые это, между прочим, были сапоги по виду. Сухие и потрескавшиеся, потому что Онищенко не любил их баловать смазкой.

Однако от плохого ухода сапоги здравого смысла не потеряли не в пример своему хозяину, и принялись живо за дело.

— Как же мы его разбудим? — недоумевал левый сапог.

— Как? Давай ему создадим неловкое положение с ногами. Ты тяни ногу в левую сторону, а я, сколько возможно, буду тянуть в правую сторону, авось проснется.

Широко разъехались Онищенковы ноги. Одна уперлась в один угол, другая в другой, однако лежит Онищенко и не просыпается. Начал только храпеть, да так, что с соседнего плаката всю прошлогоднюю пыль посдувал; от этого получилась ясность на плакате, и можно было уже без труда разобрать, что это он насчет Осоавиахима: дескать, когда вы в него запишитесь…

— Ну что, не просыпается? — спрашивает левый сапог.

— Скверное дело! Давай ему в таком случае выворачивать ноги. Ты подворачивай правую под койку, а я буду выворачивать левую ногу пяткой вверх.

Только двинулись наши сапоги выполнять этот замысловатый план, как услышали сзади шорох. Оглянулись и увидели, что к Онищенко медленно, но упорно подкрадывается какая-то темная личность.

— Это за нами, — прошептал правый сапог, — пропала рота.

— А, может быть, не за нами, а за Онищенко, — утешал себя надеждой левый сапог.

Только напрасны были надежды. Темная личность определенно протянула руки за сапогами.

— Защищайся! — крикнул правый сапог левому.

— Не сдавайся! — крикнул левый сапог правому.

Но напрасно, сколько ни упирались сапоги в подъем онищенковой ноги, как крепко ни держались за толстые Онищенковы пятки, а все-таки темная личность сбросила их с ног и взяла себе подмышки.

— Гражданин, — обратился правый сапог к темной личности, — неужели у вас нет сознательности? Отпустите нас. Ежели вы нас с собой забираете, то кто ж тогда останется на дежурстве?