Пять невест и одна демоница - [29]

Демоница ткнула пальцем уже слева.

И снова оставила вмятину.

– И вы всецело прекрасны! Как ни посмотри.

– Я выглядела иначе!

– Сильно? – уточнил Ксандр.

– Ну… без клыков.

– Понимаете, – Ксандр умел говорить так, ласково, нежно даже, что хотелось верить. – Порой случается, что перемещение меж мирами несколько… меняет физическую оболочку. И дома вы вернете себе прежнее обличье, а здесь же вас воплотило… как воплотило.

Демоница издала низкий свистящий звук.

И повернулась к зеркалу.

А зеркало повернулось к ней. Оно слегка отошло от стены слева, потом справа, сдвинулось и растянулось, позволяя демонице обозреть себя полностью.

– Значит, – слегка севшим голосом сказала она и потрогала клыки. – Это… это из-за перемещения?

Ричард хотел было ответить, но Ксандр показал кулак.

– Несомненно. Вы ведь преодолели бездну, что лежит меж мирами. Физической оболочке это не под силу, а вот воплощение ментальной сферы имеет… некоторые неточности.

Теория была новой и неподтвержденной.

Но демоница задумалась

И повернулась задом.

– Зато похудела… килограмм на пять… а клыки… ну… если сильно не улыбаться… или даже на шесть? У вас весы имеются?

– Для крупного рогатого скота, – честно ответил Ричард, за что и получил тычок в бок. Ну, Ксандр – не демоница, доспех не помял.

А демоница лишь вздохнула:

– Дикие люди, – сказала она непонятным тоном и махнула рукой. А потом повернулась и поинтересовалась этак, живо. – А если назад, то можно потом клыки убрать, а килограммы оставить? То есть, что их нет, оставить?

– Можно! – бодро соврал Ксандр. – Главное, в голове держите образ.

– Образ… – лиловые глаза демоницы заволокло туманом. – Однако… если образ… а…

– Любой!

Нежная улыбка расплылась по губам.

А Ксандр потянул Ричарда за собой и, прикрыв дверь, сказал:

– Не вздумай спорить и возражать.

– Но…

– Спорить с женщиной в принципе бесполезно, а когда она демоница, так и опасно.

Глава 12 В которой повествуется о страхах девичьих и семейном позоре, который удается обратить во благо

«И гнев небес обрушился на степь. Огонь столь яростный, что не осталось бы ничего живого, ни человека, ни лошади. Но воздела тогда Великая Мать руки и приняла пламя, уняла его, успокоила, а после поделила меж своими дочерями, связав их кровью и силой».

«Сказания диких кочевых народов, коии продолжают прозябать во тьме невежества, собранные и записанные скромным путешественником Анушаром Ирхашским для благодарных потомков».

Гремели барабаны.

Уже второй день гремели. Дым костров ложился на седые травы, мешаясь с предрассветными туманами. Пахло огнем и степью, сырой землей, людьми.

Лошадьми.

Отец, устроившись на высоком помосте, смотрел прямо. Лицо его было неподвижно, да и сам он казался статуей, одной из тех, что скрываются в Старом городе. Теттенике покосилась, пытаясь смирить дрожь в руках.

Страшно.

Все еще страшно. Несмотря на горький травяной отвар, который поднесли ей. От отвара появилась непривычная легкость в теле и мысли стали путаными. Хотелось спать. Но вот страх никуда не исчез.

Ничего.

Надо просто потерпеть. Она сможет. Она ведь дочь кагана.

Барабаны смолкли, и стал слышен протяжный крик сокола где-то там, в поднебесье. Солнце выглянуло, плеснув золотом на облака. И степь очнулась.

И люди.

Встал отец. Поднялись сыновья, плоть от плоти, сила от силы, знак, что крепок великий род, что с ним еще милость Матери степей, а стало быть и благословение.

Семеро братьев.

И все похожи друг на друга, пусть и рождены от разных матерей. Темные лица, ветром обласканные. Темные глаза. Темные волосы. И рядом с ними она, Теттенике, смотрится чуждой.

Может, в этом все дело?

В том, что ошибся отец, взяв в свой шатер женщину далекого племени? Ей об этом говорили, когда стало понятно, что и она, Теттенике, тоже лишена, что силы, что благословения.

Слабая.

Хрупкая.

Никчемная.

Но пока об этом знают лишь отец, братья и мерзкая старуха, которая, слава Матери, осталась в шатре.

– Сегодня, – голос отца оседлал ветер, и тот покорился, стих, не рискуя потревожить и орлиные перья в волосах. – Великий день.

Он подал знак, и Теттенике поднялась.

В голове все еще шумело.

И тело, её тело не слушалось. Оно казалось таким… таким… чужим. Она подняла руку, поднесла к лицу. Какая смешная. Особенно пальцы. И Теттенике с трудом сдержалась, чтобы не расхохотаться.

Отец нахмурился.

Слегка.

И она поспешно спрятала руку за спину.

Потерпеть. Сегодня… сегодня великий день. Ей выберут мужа. И она, наконец, покинет шатер, чтобы занять место, достойное дочери кагана. Правда, все равно страшно, дома к ней хотя бы привыкли, терпели её и слабость, и никчемность, а вот как примут в доме мужа?

Да, точно страшно.

И смешно.

Отец говорит. Надо слушать. Только не получается. Слова скачут, словно горох. Горох Теттенике не любила, от него живот пучит. А он все говорит и говорит. О Матери степей, которая благословит брак и даст Теттенике многих сыновей.

И о том, что два дня лучшие воины показывали удаль свою.

И что-то там еще.

Показывали.

Копья… да, копья, точно. На скаку поднимали пушистый лисий хвост и еще… до чего же путано все. Надо держаться. И она стиснула зубы. А ведь говорила, что не нужны травы, она справится. И справилась бы, но старая Шаушан, которая к Теттенике приставлена была, растила её с малых лет – стерва еще та, конечно, – поднесла чашу.