Пять лет спустя, или Вторая любовь д'Артаньяна - [7]

"Красный герцог"^[2] — так называл кардинала в тайных разговорах с друзьями острый на язык Арамис, намекая на цвет кардинальской мантии. Д'Артаньян готов был поклясться, никто, кроме их четверки, этого прозвища не знал. Да и насмешливое «красный герцог» недолго звучало в их беседах — на смену бывшей вражде к кардиналу постепенно приходило уважение к выдающемуся государственному деятелю и другу короля.

Но как это прозвище попало в письмо неизвестной испанской герцогини? Не успел д'Артаньян задуматься над этим, как чуть ли не в следующих строках пришел ответ на этот вопрос. Заключался он в имени, хорошо ему знакомом. «Мари Мишон обещает всемерную поддержку», писала герцогиня.

Мари Мишон!

Это имя всколыхнуло воспоминания о счастливой поре юности. Так звали таинственную подружку Арамиса во времена бриллиантовых подвесок, белошвейку из Тура, каким-то загадочным образом имевшую возможность встречаться с молодой королевой. Самое интересно, что друзья так и не видели ее ни разу — Арамис умел хранить свои секреты. А тайное прозвище кардинала он, скорее всего, шепнул на ушко прелестнице во время жарких объятий. Непонятно, конечно, как Мари Мишон, простая белошвейка, могла сообщить испанской герцогине прозвище кардинала. Наверное, так же, как в свое время она могла встречаться с королевой Анной Австрийской… Но тут д'Артаньяну пришлось бы вступить на путь домыслов и предположений. Как человек рациональный, он решил не пытаться размотать клубок загадок, окончательно запутавшийся после того, как в письме появились слова «красный герцог», а подождать до встречи с друзьями. Одному ему это оказалось просто не под силу.

Он переоделся в форменное платье и поехал к де Тревилю представляться по случаю возвращения из отпуска. Было поздно, и он понимал, что представление могло бы подождать и до завтра, но так хотелось узнать о друзьях, а заодно и повидаться с капитаном, которого д'Артаньян почитал за отца с первых дней появления в Париже.

Стемнело.

Узкие улочки, сдавленные двух— и трехэтажными домами, были пустынны — парижане не любили выходить из дома после сигнала к тушению огней.

Д'Артаньян подумал, что, пожалуй, он напрасно отпустил Планше — тот отпросился на ночь к своей очередной красотке. Он проверил пистолеты в седельных кобурах, надвинул на лоб шляпу и мысленно попросив прощения у не успевшего отдохнуть коня, дал ему шпоры и поскакал в Лувр резвой рысью.

Он приближался к ограждению строящегося уже несколько лет дворца его высокопреосвященства кардинала — фасад дворца с прекрасным порталом, выходящим прямо на боковую сторону Лувра, был уже давно закончен, а работы в южной части все еще продолжались и не видно было им конца, — когда из проулка выехал ему навстречу всадник. Д'Артаньян придержал своего коня, чтобы пропустить встречного. Но тот с очевидной намеренностью задел ногу мушкетера.

— Эй, сударь, нельзя ли быть повнимательнее? – произнес лейтенант самым спокойным, мирным тоном.

— Это вы мне делаете замечание? — воскликнул всадник, и только теперь мушкетер обратил внимание, как низко на глаза надвинута у него шляпа.

— А разве здесь еще кто-нибудь есть, кроме нас с вами? — по-прежнему мирно сказал мушкетер.

— Да вы наглец, мсье! — воскликнул всадник. — Я вас научу, как разговаривать с благородным человеком! — с этими словами он обнажил шпагу, а его конь, подчиняясь умелой руке, попятился, освобождая место для выпада.

В тот же момент боковым зрением д'Артаньян заметил еще одного всадника, выехавшего из того же проулка со шпагой наголо.

Мушкетер чертыхнулся про себя, еще раз подумал, что напрасно отпустил Планше, и выхватил свой клинок из ножен, одновременно обнажая седельный кинжал с замысловатой гардой, часто успешно выполнявшей роль щита. Второй нападающий на свою беду не удержал коня, и тот вынес его прямо под удар мушкетера. Не ожидавший столь стремительной реакции, противник не смог отразить стремительный удар мушкетера и, став первой жертвой короткой стычки, сполз с седла, обливаясь кровью.

— Вы, кажется, хотели преподать мне урок хорошего поведения? — спросил с издевкой лейтенант, атакуя оставшегося в единственном числе противника.

Они молча сражались, заставляя коней крутиться и танцевать на стиснутом пространстве небольшого перекрестка. Незнакомец оказался умелым бойцом, и мушкетеру пришлось употребить все свое искусство, чтобы отразить первые яростные, но расчетливые атаки. Что-то знакомое мелькнуло в лице атакующего, когда при резвом повороте его шляпа приподнялась и удалось рассмотреть нижнюю часть его лица. Именно шляпа, видимо, и сыграла роковую роль в поединке — противник поднял левую руку, чтобы поправить ее и не разглядел стремительный выпад мушкетера. Он рухнул с коня, пронзенный в горло.

Д'Артаньян разразился проклятьями: он вовсе не собирался убивать еще одного, третьего за эти дни, таинственного противника. Но тут на улице послышался цокот лошадиных копыт, и он подумал, что это, скорее всего, вечерний патруль, и ему вовсе ни к чему быть замеченным на месте схватки, где валяется труп и стонет раненный, к тому же д'Артаньян не в форме королевских мушкетеров, а в гражданском платье. Лейтенант пришпорил коня и, подумав, что патруль непременно позаботится о раненном, ускакал галопом.