Пять историй болезни - [89]

Я полностью сознаю, что психоаналитику нужно немало такта и чувства меры каждый раз, когда в ходе своей работы он выходит за рамки типических интерпретаций, и что его слушатели и читатели будут понимать его настолько, насколько им позволит их собственная осведомленность в технике анализа. И что поэтому у него есть веские причины остерегаться ситуации, когда демонстрация проницательности с его стороны может повлечь снижение точности и достоверности полученных им результатов. Поэтому вполне естественно, что один аналитик будет в большей степени руководствоваться осторожностью, тогда как другой будет больше доверять своей смелости. Невозможно будет определить рамки оправданной интерпретации до проведения большого числа экспериментов, и пока данный предмет изысканий не станет более изучен. В работе над случаем Шребера я держался тактики сдержанности, навязанной мне тем обстоятельством, что чрезвычайно сильное сопротивление публикации его «Мемуаров» утаило от нас значительную часть материалов, – часть, которая возможно, содержала особо важную информацию о его болезни. Так, например, третья глава начинается с такого многообещающего заявления: «Теперь я приступаю к описанию некоторых событий, произошедших с другими членами нашей семьи и которые, возможно, связаны с душеубийством, о котором я заявляю; так как в любом случае в них есть нечто своеобразное, нечто не вполне объяснимое с точки зрения обычного человека». Но следующее предложение, одновременно являющееся последним предложением в главе, гласит: «Остальная часть этой главы не допущена в печать как непригодная для публикации». Таким образом, мне придется ограничиться попыткой сколько-нибудь точно соотнести ядро системы фантазий с обычными человеческими мотивами.

С этой целью я теперь приведу еще один небольшой фрагмент истории болезни, которому не придано нужного значения в отчетах, хотя сам пациент сделал все возможное, чтобы привлечь к нему внимание. Речь идет об отношениях Шребера с его первым врачом, профессором Тайного совета, Флехсигом из Лейпцига.

Как нам уже известно, болезнь Шребера сперва приняла форму фантазий о преследовании и сохраняла эту форму вплоть до переломного момента болезни (до момента его «примирения»). С этого момента преследование постепенно переставало казаться невыносимым, и постыдные цели, вначале скрывавшиеся за кастрацией, которой ему грозили, постепенно заменялись целью, соответствовавшей Мировому порядку. Но первым автором всех этих актов преследования был Флехсиг, и он же остается подстрекателем этих планов на протяжении всей болезни.

Об истинной природе злодеяния Флехсига, а также о его мотивах пациент говорит с характерной неопределенностью и смутностью, которые могут свидетельствовать об особо интенсивном формировании фантазий, если только правомерно судить паранойю так же, как и гораздо более распространенное умственное явление – сон. Флехсиг, по словам пациента, совершил или пытался совершить «убийство его души», т. е., по его мнению, действие, схожее с тем, что пытаются сделать демоны, чтобы овладеть душой, и для которого, возможно, послужили прототипом события, происходившие между давно умершими членами семей Шребер и Флехсиг. Было бы чрезвычайно ценно иметь больше информации о том, в чем заключается «убийство души», но в данном случае наши источники вновь ограничиваются тенденциозным молчанием: «Что до того, в чем состоит настоящая суть убийства души и какова его техника, если можно так выразиться, то я не могу добавить ничего к тому, что уже было указано. Можно еще разве что упомянуть, что… (следующий за этим параграф непригоден для публикации)». В результате этой купюры мы остаемся в неведении относительно того, что подразумевается под «убийством души». Позднее мы сошлемся на единственный намек на эту тему, который ускользнул от внимания цензоров.

Так или иначе, вскоре произошли дальнейшие изменения в фантазиях Шребера, которые сказались на его отношении к Богу, не повлияв на отношения с Флехсигом. До сих пор он считал Флехсига (или, вернее, его душу) своим единственным настоящим врагом, а в Господе Всемогущем видел своего союзника; но теперь он не мог отделаться от мысли, что сам Господь являлся сообщником, если не инициатором заговора против него. Флехсиг тем не менее оставался первым соблазнителем, под чье влияние Господь попал. Ему удалось проникнуть на небо всею своей душой или же ее частью, став «вождем лучей», не умирая и не проходя какого-либо предварительного очищения. Душа Флехсига сохранила свое значение даже после того, как пациента перевезли из лейпцигской клиники в лечебницу доктора Пирсона. Влияние нового окружения проявилось в том, что к душе Флехсига присоединилась душа главного санитара, в котором пациент узнал своего прежнего соседа по кварталу. Он представлен как «душа фон В». Душа Флехсига затем ввела систему «разделения души», которая достигла большого развития. Одно время существовало не менее сорока – шестидесяти отделений души Флехсига; два крупнейших отдела назывались «верхний Флехсиг» и «средний Флехсиг». Душа фон В. (т. е. душа главного санитара) вела себя точно так же. Порой бывало крайне забавно наблюдать, как эти две души, несмотря на их альянс, вели между собой борьбу, так как аристократическая гордыня одной наталкивалась на профессиональное тщеславие другой. Во время первых недель в клинике Зонненштайн (куда его в итоге перевели летом 1894-го) на сцене появилась душа его нового врача, доктора Вебера; и вскоре после этого в фантазиях пациента произошли изменения, известные нам уже как его «примирение».