Пять фарсов для любителей - [13]

Лид. Вас. Боже… Пощадите… Я близка к падению!..

Смит(напевает).

О, пади в мои объятья,

Поцелуем подарри!

Не могу уж больше ждать я,

Твои двери отворри!..

Лид. Вас. Услышат.

Смит. Пойдем! (Поддерживая ее ведет двери). Нас ждет блаженство рая!

Юлия(входя). Кто тут? Кто здесь поет?

Лид. Вас.(быстро шмыгает в комнату и закрывает деверь).

Смит. Гм, гм! Это я… Простите, помешал спать вам… Я совсем стал маньяком… Не сплю, грежу… Вышел сюда, луна светит и запел… Поется, знаете, что-то… Просто… (напевает). Вы жеертвою паали…

Юлия. Я рада, что встретила вас наедине, Мне надо серьезно поговорить с вами.

Смит. Я к вашим услугам.

Юлия. Брат не пишет мне давно, да и писать ему откровенно я боюсь. Здесь кругом никого нет… Не к кадетам же обращаться… Между тем я больше не могу так жить. Стыд измучил меня. Страшная борьба кипит вокруг. Раненое на смерть правительство рассвирепело и рвет в куски наш народ… Читаешь, и болит, болит сердце!.. Смотришь на этих несчастных мужиков, и злоба тебя жжет, и рыдания давят горло… Нет, не могу. И эти герои, которые падают один за другим в своей ужасной и божественной борьбе! Господин Смит, я вас не знаю. Все, что знаю о вас, это что вы революционер, социал-демократ, а следовательно, товарищ моего брата… И вот я обращаюсь к вам… Стыд меня душит… Я не могу прозябать тут в качестве барышни… Я хочу работать… Я вовсе не ценю себя… Я заурядная девочка-подросток. Щадить меня в такое время было — бы преступно — для революционера, еще преступнее для меня самой. Ни на какое сложное дело, — требующее ума, образования я не гожусь. Но куда-нибудь гожусь же? Я готова голодать, холодать, уставать, я не боюсь опасностей, я выполню, как верный солдат, всякое предписание, — точно, до последнего усилия буду я служить великому делу. Храбрость, преданность, готовность повиноваться — ведь годится же все это на что-нибудь? Помогите же мне. Не отговаривайте меня — это грех для революционера и бесполезно. Помогите мне — вырваться отсюда. Я все равно не хочу умереть от стыда, сидя между мамой и папой, я убегу сама… Возьму револьвер и пойду хоть чем-нибудь помочь революции, хоть одним уменьшить орду её врагов. Время страшное, оно девочек обращает в бойцов, рука которых тверда. Каждую ночь мне снится она, Маруся, с её звездочками-очами, чудными, ясными… И она зовет меня! Как Богородица Жанну Д'Арк. Помогите мне. Научите, как бежать и к кому обратиться; я хочу, чтобы мною пожертвовали для чего-нибудь с пользой. Вы меня оскорбите, если не поверите, что это серьезно. Я вовсе не экзальтированная барышня, которая представляет себе жертву сладостной. Я много раз переживала в своем воображении всякие пытки и физические и нравственные, и нет такого страдания, которое не казалось бы мне спасением рядом с пыткой быть просто наблюдательницей геройской борьбы, геройской гибели дорогих, любимых братьев по духу, по надеждам… Вы поняли меня?

Смит(молчит).

Юлия. Вы мне поможете? Что же вы молчите?

Смит. Откровенное признание за признание… Вы — святая, я — негодяй. Я вовсе не революционер. Я профессиональный вор, бежавший из тюрьмы. Я хотел обокрасть вашего батюшку… Я… будет! Я ухожу сейчас же. Сию же минуту!.. У Мишки Меркулова своя дорога. Прощайте-с! Люди очень разные бывают на свете… Очень разные (уходит).

ЗАНАВЕС.

Бомба Фарс

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Князь Борис Иванович Клещ-Чернобыльский; высокий, худой старик с отвисшей губой, слегка волочит ногу, в очках. Лицо неизменно строгое, глаза с оттенком мистически-потусторонним. говорит медленно, растягивая слова и на «э» например: «гэсудэрственный вопрос». Вельможа не у дел.

Гавриил Валерианович Ознобин, секретарь князя Бориса, юркий молодой человек, во всех отношениях великолепен, блещет умом, зубами, булавкой, портсигаром и пр. достоинствами.

Ефим — старый лакей, очень мрачная личность в бакенбардах.

Домна Ивановна — экономка, рыхлая дама не без яду, со следами былой красоты.

Юрка — казачек.

Становой пристав

Действие происходит в имении князя, в его темном кабинете, украшенном огромной копией Зурбарановского самобичующегося монаха.

Явление I

(Ефим убирает комнату. Князь Борис входит, опираясь на палку, в длинном сюртуке и белом галстухе, ни дать, ни взять старый пастор.)

К. Б. Убираешь?

Еф. Убираю-с.

К. Б. А между тем уже половина девятого.

Еф. Так точно-с.

К. Б. Конечно точно, мой друг, по хронометру. Но за то, как ты неточен, как ты неточен. А нам старикам нужно быть точными, потому что грехов у нас много, а времени для покаяния нам мало (садится). Ты упускаешь из виду, что старый человек приобретает опыт, мудрость, которыми он обязан служить новым безумным юным поколениям. Пусть эти молодые люди удаляют нас от дела, пусть не ценят, пусть доверяют молодым хватам, мы в тиши уединенного кабинета и в опальном имении должны бодрствовать. Можешь ли ты, Ефим, поручиться, что к нам не обратятся, как к Кутузову: «Иди, спасай!» — «Он встал и спас»! И вот, если я бодрствую, если поддерживаю дух и тело, то по зову свыше смогу сейчас-же сесть в дорожное ландо и отправиться на станцию, явясь в сферах с громким и грозным девизом: «Да воскреснет Бог и расточатся врази его!» Н-дэ!.. Это к чему-же я?.. Так вот… уже вот половина девятого, а ты пылишь в кабинете. Я уже стар. Вообрази, друг мой, такую вещь: мне утром приходит святая, Богом внушенная мысль, способная спасти Россию. Я спешу в кабинет записать ее, а ты пылишь, а от раздражения я, как старик, забыл мысль. В этой мысли может быть лежат многие миллионы. Какими вычетами из твоего большего для лакея, но скромного самого по себе жалования, покрою я убытки России?. Иди и скажи Карлу Ивановичу. чтобы он записал тебе штрафа 2 р. 50 к.