Пять фараонов двадцатого века - [50]

Не получив согласия короля на объявление военного положения, премьер Факта подал в отставку. Теперь опять всё зависело от того, что предпримут армия и полиция на местах.

С раннего утра армейские подразделения появились на улице перед зданием газеты «Пополо Италия» в Милане. Видимо, они ждали распоряжений из Рима: атаковать здание или защищать его от возможных нападений красных. В своих воспоминаниях Муссолини представляет дело таким образом, будто редакции пришлось отбиваться и он сам с ружьём в руках выскочил из дверей. Вдруг раздался шум моторов и из-за угла выехал танковый дивизион. Но дуче удалось вступить в переговоры с армейским командиром и условиться о перемирии.[288]

Тем временем и в доме Муссолини, и в редакции раздавались настойчивые телефонные звонки. Когда дуче, наконец, взял трубку, звонивший из Рима генерал Читтолини сообщил ему, что король приглашает его без отлагательства приехать в столицу для консультаций.

«Мне нужно письменное приглашение», — объявил Муссолини, к которому вернулось обычное самообладание.

Телеграмма была вскоре доставлена, но и она не удовлетворила дуче.

«Не для консуальтаций, а для формирования нового правительства», потребовал он.

Это требование тоже было удовлетворено. Окончательный текст гласил: «Сеньору Муссолини. Очень срочно. К немедленному прочтению. Его Величество Король просит Вас незамедлительно прибыть в Рим, так как он желает предложить Вам взять на себя ответственность сформировать кабинет министров».[289]

Прочитав текст вслух, Муссолини повернулся к своему брату Арнальдо и сказал: «Жаль, что наш отец не дожил до этого момента!».[290]

На следующий день он прибыл в Рим и 30 октября встретился с королём. Это была не первая их встреча: пять лет назад король навещал военный госпиталь и дружески разговаривал с раненым берсальером Муссолини. Теперь на короле была военная форма, а на Муссолини — чёрная рубашка, пиджак, чёрные брюки и котелок. Такое облачение подчёркивало наметившееся разделение ролей: король будет стоять во главе государства и командовать армией, а на Муссолини ляжет реальное управление страной.[291]

В час дня начался торжественный парад. Главные колонны фашистов не дошли до Рима сорока миль, поэтому многих привезли на поездах, захваченных для этой цели сочувствующими железнодорожниками. Армия в пятьдесят тысяч (Муссолини пишет, что их было 100 тысяч) шествовала перед дворцом несколько часов, неся пальмовые ветви. Муссолини отдал строгие приказы избегать любых насилий и пресекать попытки мести политическим противникам. К бывшему премьер-министру Факте была приставлена охрана из десяти фашистов. «Он потерял сына на войне, — сказал дуче. — Смотрите, чтобы ни один волос не упал с его головы!».[292]

Выступая в парламенте две недели спустя, новый глава правительства вернулся к обычному грозному тону: «Я объявил в самых резких выражениях права революции. Указал на тот факт, что только добрая воля фашистов оставила революцию в границах законности и терпимости. Сказал, что этот унылый и серый зал я мог бы превратить в лагерь трупов. Заколотить двери парламента гвоздями и создать правительство из одних фашистов. Я воздержался от подобных действий — пока».[293]

Так началось двадцатилетнее правление «фараона» Муссолини в Италии.

В Берлине

Своё пребывание в тюрьме Гитлер впоследствии называл «мой университет». Он имел достаточно досуга и комфорта, чтобы работать над «Мейн Кампф» и одновременно — читать, читать, читать. Огромные объёмы исторической, политической, экономической информации оседали слоями в его зеркальной памяти. В те годы публиковалось много мемуаров участников Первой мировой войны, и эти книги представляли для него особый интерес. Но он не искал расширения и обогащения своего мировоззрения. Его увлекало только то, что подтверждало его концепции мировой истории и придавало его предрассудкам видимость научной объективности.[294]

Проведя в тюрьме меньше двух лет, Гитлер получил условное освобождение, а уже в 1927 году был снят запрет на его публичные выступления. Он возобновил их с удвоенной энергией, постоянно оттачивая ораторское мастерство. Нарочитая пауза перед началом речи, нагнетающая напряжение в зале; нерешительные вступительные фразы; постепенное нарастание эмоций; театральное использование жестов рук; драматичные повороты головы; всплески сарказма в адрес оппонентов; кресчендо доходчивых лозунгов — всё было нацелено на взвинчивание аудитории до экстаза.

Очень рано Гитлер понял, что из всех человеческих эмоций в людях легче всего раздувать ненависть. А так как его душа была с юности переполнена этим ходким товаром, речи его получались насыщенными неподдельной искренностью. Германия превыше всего, немцы — высшая раса, значит всё, что им угрожает, заслуживает беспощадной ненависти. Главные угрозы — демократия, пацифизм, марксистский интернационализм. Мировой еврейский заговор, конечно, получал свою долю проклятий, но в конце 1920-х антисемитская риторика слегка поослабла, уступив место новой теме: борьба за жизненное пространство для Германии, преодоление оков, наложенных Версальским договором.