Путы любви - [6]

Один за другим они внимательно глядели на нее, как будто видели ее впервые. Ее мягкие локоны спадали на накидку Макамлейда, блестящие глаза подчеркивали бледность щек. Внешность Дары стоила того, чтобы мужчины задержали на ней свой взгляд. Даже Лаоклейн засмотрелся на нее, когда она садилась за стол. Для Дары нашлось место на краю скамейки, рядом с его высоким креслом, стоявшим в конце длинного стола. Ниалл был по другую сторону от нее, а Дункан – напротив. И тот, и другой избегали ее взгляда.

За столом мало говорили. Подали свинину и баранину, рыбу, огромные миски с кашей, густой янтарный мед и хрустящий овсяный хлеб. Собравшихся обслуживали крепкие и проворные слуги. Выделялась лишь одна служанка. Ее звали Кинара. Она была очень молода, почти ребенок, со светло-зелеными глазами и веснушками, которые шли к ее светлым волосам. Ее грациозные и плавные движения делали ее фигуру красивой. Незаметной становилась ее худощавость, никто не мог предположить, что у Кинары слабое здоровье. Когда возникала необходимость, воины обращались к ней с теплотой и осторожностью. Никто не допускал в ее адрес насмешек, как это бывало с другими служанками.

Руод вошел лишь после того, как все уселись и стали есть. Его глаза тут же стали искать Дару. Поймав его взгляд, она покраснела и получше укрылась накидкой. Поняв, что ее поведение забавляет Руода, она огорчилась. Руод не разговаривал с присутствовавшими, не стал вместе с ними есть, а прислонился к стене, обозревая происходящее в зале, и пил большими глотками густой эль, который Кинара принесла ему, не дожидаясь его просьбы.

Наконец он заговорил, но это были насмешки в адрес Лаоклейна:

– Ты не одобряешь мой поступок? Наше высочество заявляет, что он покончил со мной. От меня он требует сыновней покорности, а взамен я ничего не получаю, не так ли… брат мой?

Ниалл привстал со скамейки. От злобы он пылал, Лаоклейн жестом остановил его. Неохотно он сел. Лицо Дункана выражало не злость, а отвращение. Его руки лежали на столе, он выпрямился, когда посмотрел на сына.

Лаоклейн заговорил с осторожностью:

– Моя вина, Руод, что я оставил только Дункана, чтобы обуздать твое безумие. Какие бы преступления ты не совершил, он не воспользуется силой, чтобы остановить тебя. Я поступил неосторожно, взяв с собой Ниалла и Гервалта. Мне следовало бы оставить с тобой хотя бы одного из них.

От злости лицо Руода побагровело.

– Они живы только потому, что ты этого не сделал. Я уничтожу любого, кто встанет на моем пути.

Никогда прежде Даре не приходилось наблюдать братьев, ненавидящих друг друга. Она недоуменно смотрела на них. Здесь была не просто минутная злоба по поводу необдуманного поступка, они ругались даже не из-за нее. Это была очевидная острая борьба, несмотря на то, что Лаоклейн скрывал свои чувства и эмоции, а Руоду это удавалось хуже. Сейчас Дара ясно видела, как похожи были братья. Злоба еще больше подчеркивала схожесть линий их густых темных бровей, их крепких подбородков.

Напряженное молчание было нарушено взрывом смеха, который сопровождал Руода, повернувшегося, чтобы уйти. Его замешательство длилось лишь минуту. Когда Кинара проходила мимо него, он схватил ее за руку. Она вздрогнула, но не запротестовала. Те, кто видел это, тоже молчали. Дара поняла, что ошиблась, когда решила, что служанка – еще ребенок. Блестящие волосы пшеничного цвета струились на руке Руода, которой он обнял Кинару за плечи. Они вышли из зала.

Оставив свои мысли, Дара повернулась и увидела, что Лаоклейн разглядывает ее с неподдельным интересом, как будто он оценивает ее реакцию на происходящее в зале. В смущении она посмотрела на него. Он же ответил ей чем-то наподобие улыбки:

– Похоже, что Руод быстро утешился, после того, как потерял вас, госпожа.

В волосах Дары заиграли отблески огня.

– Другого и не следовало ожидать, мой господин, и если бы эта девушка была кем-то еще, а не просто шотландской девкой, я бы пожалела ее.

Едва уловимое выражение злобы коснулось его лица и тут же исчезло.

– Я сомневаюсь, что Кинара нуждается в твоей жалости. Возможно, она тебя жалеет. Она, по крайней мере, свободна и уверена в своем положении в этом замке.

Дара нахмурилась:

– Райландов никогда не следует жалеть.

– Может быть это так, но не будь так уверена, пока не узнала меня.

С подчеркнутым достоинством она поднялась и сказала:

– Милорд, я не сомкнула глаз прошлой ночью. Ты разрешишь мне отдохнуть?

Дара очень сильно устала и держалась из последних сил. Ленивый взгляд Лаоклейна, полный презрения, не мог заставить ее сожалеть о трусливой попытке сбежать.

Она поднялась наверх в просторный, плохо освещенный зал, холодный из-за сквозняков и каменного пола. В факелах, застывших вдоль стен, огонь погас. Несмотря на всю свою усталость, Дара не могла заснуть. У нее не было сил продолжать борьбу. Но ни эта холодная комната, ни закрытая на засов дверь не могли заставить ее смириться со своим положением.

Она ничем не укрылась. Ее согревала накидка Макамлейда. Дара думала о том, что ее надменность стала причиной того, что она оказалась в этой неуютной комнате. Она вновь посмотрела на толстую, теплую накидку, пахнувшую лошадьми, кожей и лесом. Эти знакомые запахи успокаивали ее.