Пути России. Народничество и популизм. Том XXVI - [32]

Недавно мы с моим коллегой Ильей Матвеевым делали на тему перестроечной публицистики большой доклад в Европейском университете в Петербурге на конференции, посвященной наследию перестройки. Наш основной тезис состоял в том, что и у сторонников перестройки, и сторонников преобразований, и у консервативно-патриотического крыла можно найти один и тот же глубокий антидемократический сантимент по поводу неподлинности того народа, который есть в наличии. Имеется в виду следующее: кто такие советские люди, кто такой народ в конце 1980-х годов? Это какое-то сборище людей, которое не может вызывать никакого доверия в силу того, что оно имеет искусственный характер, является результатом чудовищных трансформаций человеческой натуры, произведенных большевиками. Достаточно вспомнить некоторые эссе Фазиля Искандера про идеологического человека.

Яркая демонстрация этого дискурса проходит через сотни и сотни других публикаций про вечного приходящего хама, про манкуртов, про людей, забывших собственные исторические корни, про искусственный продукт революционного или советского социального эксперимента, который прервал процесс преемственности. Это противопоставление сегодняшнего актуального, неполноценного, искусственного народа и некоей подлинной связи с историческим прошлым, которое может ему вернуть историческую субъектность, но уже в каком-то воображаемом отношении. Условно народ действительный, хамоватый, с неправильным сознанием, идеологизированный – против народа утраченного, народа, который, по всей вероятности, жил в том храме, к которому была потеряна в какой-то момент дорога.

На самом деле ту же тенденцию мы обнаружили и у противоположного фланга. Например, я в своем докладе в Европейском университете сосредоточился на анализе контекста знаменитого «Слова к народу» июля 1991 года, которое, как вы знаете, было опубликовано в газете «Советская Россия» и подписано Зюгановым и другими уважаемыми людьми. Его считают программным заявлением, предварившим создание ГКЧП. Иными словами, это единственная зафиксированная попытка обнаружить какую-то связь между лидерами этого провалившегося переворота и народом, к которому они апеллировали, к той социальной коалиции, которая предположительно должна была бы их поддержать. То есть это единственный политический момент, который существовал по ту сторону всей этой истории с ГКЧП.

Что мы там обнаруживаем? Мы там обнаруживаем ту же самую идею, что есть массы. Кстати, очень важное понятие для перестроечной публицистики – массовый человек, утративший свою индивидуальность, утративший способность к самостоятельному принятию решений, безличностный, лишенный личности. Но эта же фигура удивительным образом используется противоположным лагерем. То есть существуют какие-то утратившие личность массы, поверившие Ельцину, потерявшие разум. И необходимо вернуться к сегментированному обществу, к обществу, дифференцированному на сословия, обществу, которое именно в таком разобранном состоянии, в разобранном народе, не слепленном в массу, способно услышать то послание, которое пытаются сообщить Зюганов и его друзья, подписавшие это заявление.

Поэтому бо́льшая часть «Слова к народу» представляет собой перечисление тех сословий, тех элементов народа, к которым апеллируют его авторы. Из этого следует, что в том и в другом варианте – в либеральном антипопулизме и консервативно-антилиберальном антипопулизме – определяющим является момент политической пассивности народа. Он следует за практиками того спектра российской политики, который породил господствующий антипопулистский дискурс перестройки.

Роман Евстифеев, Владимирский филиал Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ

Популистский регистр российского политического языка: современные практики и тенденции развития

Тема популизма тесно связана с политическим языком, и сегодня мы атрибутируем этот популизм по выступлениям лидеров, по тем словам, которые ими говорились. Это совершенно не случайно. Тот аспект, который я рассматриваю, касается популистского регистра современного политического языка.

Два небольших эпиграфа к этому выступлению. Первый из известной книги Умберто Эко звучит так: «Утопия совершенного языка была наваждением не только для европейской культуры». Хотя книга Эко о европейской культуре, но поиски совершенного языка – не только политического, любого языка – продолжались и, наверное, продолжаются и сегодня.

Второй эпиграф уже современный. На конференции полтора года назад Сергей Кириенко одной из задач обществоведов объявил создание нового политического языка. А это ведь та же утопия совершенного языка. Очень интересно было бы поговорить с Сергеем Владиленовичем, что он имел в виду. И что значит создать? Видимо, действительно, нехватка какого-то языка ощущается. Я над этим подумал и за эти полтора года попытался представить, что из этого может выйти.

Не буду долго останавливаться на теоретических разработках: что такое политический язык, что такое жанр, дискурс. Жанр нам хорошо известен, менее популярен термин «регистр». Регистр языка – ситуационно-адекватные семиотические ресурсы для реализации жанра и дискурса.