Пути неисповедимы - [200]

Вспоминается, как украинское (западное) землячество на свой манер отметило 300-летие Переяславской рады, объединившей Украину с Россией: на стене между лагпунктами был вывешен черный флаг. Кто это сделал, конечно, не нашли. Западные украинцы, чтя Рождественские праздники, отмечали и их: по лагерю ходили ряженые и пели коляды, а в секциях устраивали угощение.

В сентябре ко мне приехала на свидание Еленка. Это было совсем не то, что в 1951 году. Еленка написала о приезде, и я с нетерпением и каким-то даже неверием ждал этого момента. И вот он наступил... Мы припали друг к другу в проходе вахты и, наверное, так и стояли долго, ничего не говоря. Рядом солдаты, и за окошком, и в проходе, а мы все стояли. Потом пошли в отведенную для свиданий комнату у вахты с одним окном и дверью наружу, где и прожили две недели. Счастье все спутало, все смешало, и мне трудно вспомнить, что было в день первый, второй, третий... Нас посещало много друзей и знакомых. Приходили бывшие режимники — Борис Прохоров и Николай Гаврилин. Приходил Виктор Котов — мой первый, если так можно выразиться, пациент по хирургии. Приходил Николай-баянист и играл нам на баяне. Он тоже был режимником и в те времена, бравируя своим положением, вытатуировал во всю спину статую Свободы, а за ней небоскребы, а впереди волны океана. Но вот режимка для него кончилась, и Николай попал в агитбригаду. Пошла иная жизнь, иные перспективы, и со статуей на спине стало неудобно. Николай пришел к Пецольду и просил уничтожить ее. Начав дело, Пецольд поручил кончать его мне. Рисунок пришлось выжигать. Выглядело это как электрорезка — проскакивала искра, шел дым и пахло жареным. Приходилось делать лишние линии, чтобы замаскировать статую. Делалось это в несколько приемов, и бедняга терпел.

Всем хотелось нас навестить, все млели, все уходили от нас, прикоснувшись к чему-то совсем не лагерному, почувствовав себя людьми. Приходил Владимир Павлович. В то время Еленка плохо себя чувствовала, и он взял у нее кровь на анализ.

Однажды зашел офицер-интендант, ведающий продснабжением. К заключенным он относился добродушно, и сквозь это добродушие проскальзывало, что его дело именно снабжение, а не режим и все прочее. Он иногда бывал в лазарете, и у меня с ним были неплохие отношения. Так вот, этот офицер так захотел разыграть меня при Еленке. «Это к тебе жена приехала?» — «Да, жена». — «А в тот раз приезжала, ты говорил, что, вроде, тоже жена, а?»

Иногда я заходил в зону. Все меня поздравляли, все спрашивали. А один старый режимник-полублатной выразился так: «Андрей, говорят, к тебе баба приехала?» Объяснять, что к Еленке это слово никак не подходит (хотя он имел в виду именно, жену), я не стал и подтвердил, что, да, приехала.

Еленка рассказывала о родственниках и знакомых. От нее узнал о болезни дяди Коли Бобринского, узнал и о женитьбе брата Владимира на Ольге Несмеяновой, дочери А. Н. Несмеянова, с которым мы когда-то познакомились в Лупино. Тогда он был ректором МГУ, а теперь стал президентом Академии Наук. Еленка рассказывала и о том, как заходила к нему (встречу устроила сестра А. Н. Татьяна Николаевна Несмеянова). Александр Николаевич внимательно выслушал Еленку и попросил составить бумагу о пересмотре моего дела, которую он подпишет.

В семейном архиве сохранился следующий документ:

«Генеральному прокурору СССР Роману Андреевичу Руденко

7 декабря 1954 г.

Прошу ускорить пересмотр дела №13/4933-49 Андрея Владимировича Трубецкого, рожд.1920 г., арестованного в Москве в 1949 г. и осужденного ОСО по статье 58.П.16 сроком на десять лет.

Неоднократно он сам, а также его родственники подавали прошения о пересмотре его дела. Прокуратура СССР еще в марте 1953 г. сообщила, что дело пересматривается. Однако до сих пор никакого решения по пересмотру не принято.

А. В. Трубецкой — внук профессора Московского Университета избранного ректором в 1905 г.

А. В. Трубецкой, будучи студентом биологического факультета МГУ, в течение 1946-1949 гг., проявлял большие способности к научной работе.

Насколько я знаком с обстоятельствами дела, у меня составилось впечатление, что приговор ОСО совершенно не обоснован».

Этот текст был подписан А. Н. Несмеяновым и посланная бумага несомненно сократила время моего пребывания в лагере.

8 то время в лазарете «на излечении» находился латыш-портной. Я принес ему погладить Еленкино платье. Как он умилялся, как отгладил! Портной этот (одновременно и писарь хирургического отделения) шил костюмы Векманису и сшил мне из самой что ни на есть дешевой ткани, которая и рядом с шерстью не лежала, сшил, конечно, вручную — и я собирался на свободу.

Еленка привезла с собой журнал «Советская женщина», тот самый номер, где она снята (кстати, в упомянутом платье) на большой цветной фотографии, склоненная над макетом здания: «Молодой архитектор Е. В. Трубецкая восстанавливает разрушенный войной Орел». Журнал я показывал в лазарете. Попал он и в руки вольным. Медсестра показала его хирургу Бондаревой. Реакция ее любопытна: «Нет, это не жена. Я ее видела на вахте. Это совсем другая женщина». У нее не могло уложиться в голове, как это жена з/к по «58» статье может быть на страницах «Советской женщины».