Пути народов - [85]

Но соединение Польши и Литвы в одно государство привело в дальнейшем к резкому усилению в Белоруссии (и на Украине) влияния польского дворянства и католицизма. Иные польские государственные деятели утверждали, что белорусский язык — лишь один из польских говоров. Лучший отпор им дал Адам Мицкевич, великий польский поэт, сказавший о белорусском языке:

«Это самое богатое наречие, оно возникло давно и прекрасно разработано».

Самих белорусов паны стремились ополячить. Но их усилия оказались напрасными. Мало того, часть белорусов издавна составляли католики. Судя по всему, эти белорусы-католики — потомки литовцев, крещенных по католическому обряду литовским великим князем Ягайлой в 1387 году. Сохранив религию, они приняли язык и обычаи белорусов (так же, как часть белорусов, по-видимому, принимала в разные периоды быт и язык литовцев). В формировании белорусского народа участвовали и жители Южной и Восточной Руси, бежавшие от татар на северо-запад, куда их полчища не дошли. А в начале XV века в Белоруссии поселил часть захваченных им в плен татар великий князь литовский Витовт. Этот отчаянный рубака так глубоко прорвался в татарские владения, что на время стал хозяином даже части Крыма. Татары быстро приняли белорусский язык, но писали на нем, обозначая звуки белорусской речи знаками арабской вязи.

Политическое обособление Белоруссии от других древнерусских земель способствовало превращению местных наречий в отдельный язык.

Внутри каждой из трех частей, на которые распался древнерусский народ, усиливались хозяйственные и культурные связи. Но древняя общность не была забыта. В. И. Ленин говорил, что русские, украинцы и белорусы очень близки «и по языку, и по месту жительства, и по характеру, и по истории».

Такова была судьба всех трех восточнославянских народов, что каждый из них должен был бороться за самое свое существование против более сильного поначалу захватчика. Монгольское иго надо было преодолеть. Надо было сломить его, не потеряв душу народа, не утратив своеобразия культуры, не прервав в жестокой борьбе связь времен. Не раз и не два оказывалась Русь разоренной вконец, казалась загубленной.

И все же не только вера, но твердое знание звучит в словах Ивана Телегина из романа «Хмурое утро» Алексея Толстого: «Уезд один от нас останется — и оттуда пойдет Русская земля».

Сами названия всех трех восточнославянских народов говорят, что эти народы помнят свое происхождение от Древней Руси: русские, белорусы (кстати, так и не решено окончательно, почему именно белорусы), украинцы (происхождение этого названия яснее: украинцы живут на окраине общерусских земель; появилось это название еще в эпоху Киевской Руси, но тогда, уж конечно, оно никак не могло относиться к Киевщине).

В главе «Дездишадо» много говорилось о роли казачества в истории Украины; здесь же я еще раз хочу подчеркнуть, что по своему значению в истории граница границе рознь. Граница между Литовским княжеством и Золотой Ордой была важна при разделении Древней Руси на Россию, с одной (буквально) стороны, и Украину и Белоруссию — с другой.

Но то обстоятельство, что Белоруссия вместе с большой частью Украины оказались на долгое время в составе одного государства, не сделало украинцев и белорусов единым народом. В то же время границы между Польшей, Венгрией, Чехией, Молдавией, Турцией, Татарским ханством, не раз рассекавшие украинский народ на три, четыре и даже более частей, не смогли лишить народ ни общего языка, ни внутреннего ощущения собственного единства.

Естественно, что украинский язык оказался благодаря особенностям своей истории несколько более схож с языками западнославянскими, чем русский.

Может быть, поэтому киевский школьник Сережа Карасев, герой рассказа Владимира Киселева «Если ты поедешь в Прагу», рассуждает:

«Если ты поедешь в Прагу, то сразу почувствуешь, что украинский язык нужно учить. По-настоящему. А не так, как я, на тройки. Я разговаривал с чехами. Если они говорили медленно, то я почти все понимал. И когда я говорил по-украински — они меня понимали. И словаки тоже понимали украинский язык. В нашей гостинице жили польские офицеры — объясняться с ними мне было очень просто».

Правда, выяснилось, что свое понимание чешского языка Сережа переоценил. Он на вокзале совершил не совсем по своей вине не очень-то хороший поступок и «…какой-то дяденька в форме стал на меня кричать: „Позор! Позор!“ Я бросился от него наутек, но тут другой точно так стал кричать: „Позор! Позор!“ Потом третий, в общем, кричал весь вокзал. Я очень испугался, побежал к дедушке… И сказал ему: „Пойдем скорей. Уже, кажется, начался международный скандал“. Мы быстро пошли к киоску. Продавщица ничуть не удивилась, что я сначала убежал, а потом вернулся, дедушка заплатил деньги за лимонад, но когда мы отошли от киоска, я услышал, что какой-то человек снова кричит: „Позор! Позор!“

„Мы же заплатили, — сказал я дедушке. — Зачем же он снова орет?“

Дедушка странно посмотрел на меня и хмыкнул, словно подавился. „Позор“, — сказал он, — это по-чешски значит, „внимание“, „осторожно“. Это носильщики просят, чтобы им дали дорогу».