Пути народов - [40]

Гоголь нарисовал в «Тарасе Бульбе» картину Запорожской Сечи, куда не допускалась под страхом смерти ни одна женщина. Но сама по себе Сечь была все-таки лишь военной столицей казачества, крепостью, даже не городом.

Относительно небольшая часть казаков жила постоянно именно здесь. А у Тараса Бульбы, как вы знаете, были — в другом месте — и дом, и жена, и дети.

Бывали у казаков действительно попытки жить без семей. Пушкин в «Истории Пугачева» рассказывает о начале яицкого (уральского) казачества, о том, как в XV столетии донские казаки поселились на реке Яике (Урал). «В соседстве новых поселенцев кочевали некоторые татарские семейства, отделившиеся от улусов Золотой Орды и искавшие привольных пажитей на берегах того же Яика. Сначала оба племени враждовали между собой, но впоследствии вошли в дружелюбные сношения: казаки стали получать жен из татарских улусов. Сохранилось поэтическое предание: казаки, страстные к холостой жизни, положили между собой убивать приживаемых детей, а жен бросать при выступлении в новый поход. Один из их атаманов, по имени Гугня, первый преступил жестокий закон, пощадив молодую жену, и казаки, по примеру атамана, покорились игу семейственной жизни.

Доныне просвещенные и гостеприимные жители уральских берегов пьют на своих пирах здоровье бабушки Гугнихи».

В этом по-пушкински кратком и сильном изложении отмечено на Яике объединение казаков с «татарскими семействами».

На Нижнем Днепре и Дону, естественно, сначала мужчин жило несравненно больше, чем женщин: не так-то легко было бежать от помещика всем семейством. Поневоле приходилось многим казакам добывать себе жен в набегах. Один из последних отзвуков этого — возвращение на первых страницах романа Шолохова «Тихий Дон» казака Прокофия, деда Григория, после очередной русско-турецкой кампании с женой-турчанкой. Но к этому времени старые обычаи забыты, и казаки враждебно встречают выбор Прокофия Мелехова.

Впрочем, татары, кипчаки, кавказские горцы появлялись среди казаков не только в лице своих представительниц прекрасного пола. Кровная месть, вражда с ханом или владетелем помельче, нищая жизнь выгоняли в вольную степь и ногайских татар, и крымских, и черкесов. Ценою их приема в казаки бывал обычно переход в православие, но южные вольные люди не были такими уж приверженцами мусульманства.

Донские казаки — в основном русские люди, бежавшие от гнета царя и помещиков в вольные степи. Вольными же (относительно) степи были прежде всего потому, что на них зарилось слишком много хозяев. А царю и помещикам, от которых ушли крестьяне, ставшие казаками, было в конечном счете выгодно появление заслона на юге.

Еще до монгольского нашествия русские летописи отметили присутствие в тех же степях славян-полукочевников, вольных людей, живших очень похожей на казачью жизнью. Летопись именовала их бродниками, видно, потому, что они «бродили» — кочевали. Бродники, насколько можно судить, сравнительно мало пострадали от монгольского нашествия. Их потомки, видимо, тоже стали частью казачьих войск.

В своем исследовании, посвященном терским казакам, советский этнограф Л. Заседателева видит во многих их обычаях наследие именно бродников.

Появлялись среди казаков и выходцы из Южной и Центральной Европы. Казачьи республики привлекали к себе внимание и надежды многих обездоленных, принадлежавших к разным народам и верам.

Польский посол в 1601 году писал, что среди запорожцев есть «и поляки, и москвитяне, и волохи[3], и турки, и татары, и евреи, и вообще люди всякого языка». По подсчетам ученых, предки молдаван, например, составляли среди запорожцев до трех процентов.

Сами казачьи республики поддерживали между собой связь, которая вела к частичному обмену населением. Изменник Григорий Котошихин в своих предназначенных для шведского правительства записках говорил о том, что на Дону живут «и новокрещенные татаровя, и запорожские казаки, и поляки… и многие из них московских бояр городовые люди и крестьяне».

Но основную массу, бесспорно, на западе, в Запорожье, составляли украинцы, а на востоке, на Дону, русские.

Что влекло людей, убегавших из родных мест, в казачьи общины? А собственно говоря, другого выхода для человека, желавшего освобождения от феодального гнета, в большей части Восточной Европы и не было. На западе Европы беглый крепостной мог укрыться в вольном городе, каких было здесь немало. Достаточно прожить в таком городе год и один день, чтобы никакие претензии господина уже не были приняты во внимание. Во многих же случаях городская коммуна или магистратура не считала нужным дожидаться истечения определенного срока, сразу выступая на защиту своих новых граждан. (Не могу удержаться… вот цитата из романа «Невидимый адмирал» С. Абрамовича-Блэка. Автор был морским офицером — в царском флоте, потом участвовал как красный командир в революции и гражданской войне. Событиям 1917 года в Таллине (тогда — Ревель) посвящен роман, и один из его героев говорит лейтенанту Икскулю фон Гильденбранду:

«…Ревель я тоже очень люблю… в нем есть такие памятные места. Например, Кузнечные ворота… Один из баронов Икскулей замучил насмерть своего крепостного в черте города Ревеля. А по законам того времени… право жизни и смерти в городе принадлежало только магистрату: выборным от купцов и ремесленников — бюргерам, и бюргеры не побоялись наказать барона… Ему отрубили голову, по приговору магистрата, около Кузнечных ворот»).