Пути и вехи: русское литературоведение в двадцатом веке - [84]

Человеческий язык устроен таким образом — и это «устройство» в основном является привилегией поэтической функции языка, — что он обладает специальными механизмами для научения «узнаванию» и тренировки в нём. Многие работы Вяч. Вс. Иванова и В. Н. Топорова, посвящёны изучению и описанию разных аспектов этих механизмов. В самом общем плане можно сказать, что основные особенности самых древних образцов литературы, самых архаических слоёв реконструируемых лингвистических структур и самых древних семантических отношений отражают различные аспекты «узнавания» с тем, что по мере продвижения по хронологической оси вперёд к современности «узнавание» всё более и более включается в структуру не только отдельных семантических элементов и отношений, но и целых сложных текстов.

Итак, если двигаться от более раннего архаического состояния к более позднему, можно наметить следующие ступени «узнавания», о которых — в связи как с лингвистикой, так и с поэтикой — писали в разное время Иванов и Топоров. Проблему «узнавания» можно рассматривать как в поведении, так и в текстах, образующих традицию. И там, и там существуют свои способы подхода к этой проблеме. Вяч. Вс. Иванов посвятил много весьма фундаментальных работ проблеме бинарности, дуальности, двоичности, близнечности в различных племенных и архаичных древневосточных областях[35]. Ясно, что сам факт существования двоичных классификаций в архаической культуре как в мифе, так в ритуале и социальной структуре программирует сознание человека, в том числе и в процессе контакта с текстами, на опознание соответствующих контрастирующих смысловых категорий, помещение других актантов, как актуальных (из жизни), так и виртуальных (из текстов, впрочем, в архаическом единстве степень актуальности и виртуальности сама является предметом «узнавания») в соответствующие дихотомические ниши и проч.

Вяч. Вс. Иванов обращает особое внимание на то, как феномен дуальности и бинарности используется в искусстве и литературе, как архаической, так и современной[36]. С одной стороны, этот приём есть обычный способ подлинного «узнавания», познания своего собственного внутреннего мира, ср. в этой связи разного рода древние литературные и фольклорные тексты типа диспута человека со своей душой или своей совестью, где длительная вопросно-ответная процедура позволяет постепенно проникнуть в прежде сокровенные глубины собственной душевной истории, а с другой стороны, является вполне известным приёмом уже авторской литературы, когда различные аспекты, зачастую конфликтующие, единой авторской субъективности объективируются, выносятся наружу в виде (других) персонажей, разного рода «двойников», сюжетных помощников, противников, подхватывателей, подшептывателей и проч., например, типа Кириллова и Шатова по отношению к Ставрогину в «Бесах» Достоевского. В этой связи в работах Иванова и Топорова о литературе возникает и проблема «другого», часто в контексте её философской трактовки в XIX и XX веках (Кьеркегор, Ницше, Бубер, Бахтин)[37].

«Узнавание» в ситуации общения, когда всё время имеет место более чем один актант, а зачастую несколько, кодируется как в структуре языка, так и в структуре текста. В структуре языка речь должна идти о различных способах, при помощи которых происходит идентификация различных и одинаковых актантов внутри одной языковой коммуникативной ситуации (предложения), а также имеет место ассигнация этим актантам соответствующих состояний, действий и мест, иначе говоря, о способности «узнавать» синтаксические (в широком смысле) отношения, но также и о способности их «маскировать», узнавать несмотря на «маскировку», перекодировать эту «маскировку» и проч. Вяч. Вс. Иванов, В. Н. Топоров и их коллеги по Институту славяноведения и балканистики в Москве провели весьма глубокие и интересные исследования, касающиеся целого ряда проблем и категорий реляционного уровня языка. Отмечу в этой связи работы Иванова и Топорова, посвящённые семантике и генезису категории притяжательности[38]. Для нашей темы «поэтики языка» и становления литературы весьма существенны те аспекты этих исследований, в которых выявляется топологическая семантизация категории притяжательности в связи с топологической ориентацией субъекта говорения (соотв., других актантов) и наличием (или отсутствием) дополнительной топологической субъективации этого главного актанта (актантов). Примеры, приводимые, в частности, Вяч. Вс. Ивановым из мифологических текстов разных традиций, свидетельствуют о том, что поэтическая функция может акцентироваться как раз там, где человеческое тело начинает представляться как конгломерат независимых субъектов (ср. сюжет гоголевского «Носа»), то есть начинает как-то деграмматикализовываться категория принадлежности. Соответственно, именно в этом случае вопрос об «узнавании» в разных его ипостасях становится центральным.

В. Н. Топоров на материале древних индоевропейских языков разрабатывает теорию семантического становления категории притяжательности в терминах пространственных отношений: однородность/неоднородность