Пути - дороги - [6]
— Марьяна... — наконец тихо позвал он.
Она не отозвалась.
— Марьяна, забудь... — сказал Шульгин. — Я виноват... Но скажи хоть слово.
В настороженной тишине хрустнула цепочка до предела опустившейся гири часов. Ходики замерли. В хате стало еще тише. Шульгин вернулся за занавеску, сел на кровать и, склонившись над коленями, уронил пылавшее лицо в ладони...
Из тяжелой задумчивости Шульгина вывел стук в окно. Он поднял голову, встал и приник лбом к стеклу. Ледяной холодок окна освежил его.
Во дворе, в полосе лунного света, приподняв воротник овчинного полушубка, стоял Рожнов.
— Выйди, поговорить надо, — сказал он.
— Я без сапог...
Рожнов некоторое время молчал, видимо, что-то обдумывая, потом махнул рукой и направился к порогу.
— Ладно, впусти в хату!
Шульгин нехотя пошел открывать.
— Нечего ему в хате делать! — сказала Марьяна, когда он взялся за дверную скобу. — В сенях валенки с калошами стоят, они вам будут впору... А вернетесь, носки положьте на печь, я их шерстяными нитками утром заштопаю...
Закрыв за собою дверь, зябко кутаясь на ночном морозе в накинутую на плечи косматую собачью куртку, ощущая холодок в настывших валенках, Шульгин взглянул в затененные сломаным козырьком кепки глаза Рожнова и недовольно спросил:
— Ну, чего тебе?
— Сказал же, поговорить надо...
— Ну, говори.
— Ну да ну! Зануздал, что ли? Тут душа горит, места себе не нахожу, а ты нукаешь!
— Ладно, не злись. Сядем?
— Разговор мой не сидячий, идем к Кубани —- там нас никто не услышит. Или опасаешься?
Шульгин метнул на Рожнова недоуменный взгляд, надел куртку в рукава, поправил шапку и молча пошел вперед, к перелазу. Грузно приминая сапогами похрустывающий ледок, Рожнов зашагал след в след, горячо дыша Шульгину в затылок.
Река ночью то ли от полного безветрия, то ли от колеблющейся лунной дорожки, соединившей далекие берега, не показалась Шульгину такой же суровой и непокорной, как утром. Ее быстрого течения совсем не было бы заметно, не проплывай через трепетное лунное отражение время от времени угластые и черные, точно обугленные, коряги.
— Ты, небось, думаешь, испугался Рожнов, пришел каяться, на коленях просить не выдавать его рыбнадзору? — с кривой усмешкой вымолвил Рожнов, шагая рядом с Шульгиным по скользкой дамбе. — Нет, брат, не за тем я вызвал тебя, не за тем увел от людских глаз подальше. Вы все, бывшие эмтээсовцы, своим переходом в колхоз душу мне, будто лемехами, разворотили; в самом себе усомнился я, покой потерял — вот где причина. Я знаю, тебе Марьяна, поскольку не ладим мы с ней, могла всякую напраслину на меня возвесть, и ты хочешь — верь, хочешь — нет этой слабой на мужиков бабенке, а только должен предупредить, что...
— Марьяну ты не трогай... — сквозь зубы процедил Шульгин. — Не тебе о ее чести судить.
— Ее честь с тем, кого она, как тебя, от заморозков в постели спасает...
Шульгин резко повернулся на месте, схватил Рожнова за овчинный отворот полушубка и, почти вплотную приблизив к нему перекошенное гневом лицо с люто загоревшимися глазами, угрожающе выдавил:
— Еще одно слово — и я тебя скину с дамбы!
Сняв со своей груди напряженную до судорог руку Шульгина, Рожнов передернул плечами, поправляя на себе полушубок, и приподнял сползший на глаза козырек кепки.
— Чего ты вскипел?.. — обиженно пробормотал он, — Я ж затем тебя к ней и на квартиру определял. Вдовая ведь... солдатка...
— Говори, зачем звал? — засовывая тяжелеющие руки в карманы куртки, сказал Шульгин.
Рожнов нагнулся, сломал мерзлый прутик лозы и защелкал им по голенищу сапог.
— Горяч ты больно! Боюсь, не получится у нас разговора, а жаль, на одном заводе работали, в одном рабочем котле варились...
— Ты и на заводе непыльную работу искал! К складской продукции больше тянулся, а не к станку... И в деревню не от добра сбежал: темное за собою почуял...
— Брось ты, Шульгин, свои подозрения, — неожиданно миролюбиво сказал Рожнов. — Ты же знаешь, встретил я на базаре Ульяну, полюбили мы друг друга— вот я и перебрался!
— Запутался ты в жизни и оттого злой на всех стал, — смягчаясь, сказал Шульгин. — Чувствую я, хоть и усадьба своя и на дворе, должно быть, только птичьего молока не хватает, а одинок ты, и, как всякому одинокому, каждая кочка тебе горою мерещится. Хотя ты и любишь этим козырять, а ничего у тебя от рабочего не осталось, ничего тебя с нами не роднит! Собственником ты стал, затягивает тебя хозяйство, как омут. Гляди, на дне очутишься. От людей забором отгородился — птица не перелетит, а не спасешься. Поздно будет, если люди от тебя отгородятся или же от себя отгородят.
— Тюрьмою пугаешь?
— Людское презрение хуже...
— А ты меня, Шульгин, выручи, — вдруг попросил Рожнов. — Раскрой глаза, направь, а?
Лицо его, до этого злое и бледное на лунном свету, стало вдруг сморщенным и отталкивающим, как у человека с резкой внутренней болью. Тонкие жилистые пальцы то беспокойно ломали на мелкие части прутик, то без надобности расстегивали и вновь застегивали лязгающие, как зубы голодной собаки, крючки полушубка. Шульгин окинул Рожнова недоверчивым взглядом и отвернулся.
— Если глаза не видят, не помогут ни свет, ни очки, — сказал он. — Вслепую живешь, без горизонта. Спокойной жизни ищешь?
Это наиболее полная книга самобытного ленинградского писателя Бориса Рощина. В ее основе две повести — «Открытая дверь» и «Не без добрых людей», уже получившие широкую известность. Действие повестей происходит в районной заготовительной конторе, где властвует директор, насаждающий среди рабочих пьянство, дабы легче было подчинять их своей воле. Здоровые силы коллектива, ярким представителем которых является бригадир грузчиков Антоныч, восстают против этого зла. В книгу также вошли повести «Тайна», «Во дворе кричала собака» и другие, а также рассказы о природе и животных.
Автор книг «Голубой дымок вигвама», «Компасу надо верить», «Комендант Черного озера» В. Степаненко в романе «Где ночует зимний ветер» рассказывает о выборе своего места в жизни вчерашней десятиклассницей Анфисой Аникушкиной, приехавшей работать в геологическую партию на Полярный Урал из Москвы. Много интересных людей встречает Анфиса в этот ответственный для нее период — людей разного жизненного опыта, разных профессий. В экспедиции она приобщается к труду, проходит через суровые испытания, познает настоящую дружбу, встречает свою любовь.
В книгу украинского прозаика Федора Непоменко входят новые повесть и рассказы. В повести «Во всей своей полынной горечи» рассказывается о трагической судьбе колхозного объездчика Прокопа Багния. Жить среди людей, быть перед ними ответственным за каждый свой поступок — нравственный закон жизни каждого человека, и забвение его приводит к моральному распаду личности — такова главная идея повести, действие которой происходит в украинской деревне шестидесятых годов.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.