Пути-дороги - [78]

Меня, поскольку я разговаривала по-русски так, словно это был мой родной язык, партизаны с первого же дня приняли как свою. Я сразу же познакомилась с несколькими партизанками. В отряде их насчитывалось человек двадцать. И всем известно, что, где есть женщины, там любят поговорить, поэтому очень скоро я знала почти все о своих товарищах по отряду.

Женщины работали в отряде врачами и медсестрами. Они лечили раненых и лежачих больных — позже у нас и такие появились.

Главным врачом отряда была высокая стройная женщина лет тридцати — тридцати пяти, которая ходила с автоматом и санитарной сумкой на плече. Чаще всего ее сопровождали две медсестры.

Несколько раз я разговаривала с ней о будущей мирной жизни. Врач много расспрашивала меня о Венгрии, о том, что за люди там живут, о чем они думают. Правда, я мало что могла ей рассказать, ведь я так давно уехала из дому, и, чтобы мне было что ответить врачу, я обо всем расспрашивала Пишту Декана. К своему удивлению, я поняла, что наш главврач больше знает о Венгрии, о Венгерской Советской Республике 1919 года, о венгерских интернационалистах, о Матэ Залке, чем я.

Некоторые женщины-партизанки работали в штабе радистками.

Меня тоже направили в отряд как радистку, но с особым заданием. Я имела свою рацию, свой шифр, но связь поддерживала не с Киевом, где находился партизанский штаб, а с загранбюро нашей партии.

Я полагаю, что мое задание рассматривали как опытное, да и рация у меня была тоже опытной и, к сожалению, не подходила для работы в полевых условиях. В городе она действовала прекрасно, но в степи или в лесу, в дождь или снег она часто отказывала, а потом и совсем сломалась. Тогда мне приходилось связываться с Центром по отрядной рации.

В радиогруппе отряда была железная дисциплина. Дом, где располагались радистки, тщательно охранялся. Ни один посторонний человек не мог войти в него во время радиосеанса, более того, свободные радистки не могли войти в помещение, откуда велась передача. Я дружила с радистками, и они часто пускали меня к рации поработать.

К радисткам часто заходили генерал Наумов и комиссар Тарасов. Если они встречали там меня, то вежливо здоровались и не раз приглашали к себе в штаб. У них работали две женщины, с которыми я была хорошо знакома. Они всегда чем-нибудь угощали меня и интересовались, как я себя чувствую в отряде. Генерал Наумов иногда расспрашивал меня о Венгрии, так как он в свое время служил пограничником и не раз соприкасался с венгерскими пограничниками. Он хорошо знал ту местность и мечтал во время какого-нибудь рейда прорваться в Венгрию.

Жены командира отряда и его заместителя, очень красивые польки с лицами мадонн и серыми глазами, тоже были партизанками. В боях они, правда, не участвовали.

Частенько я с завистью поглядывала на этих красавиц, которым не нужно было ходить пешком (они обычно ездили в повозке командира), и сначала даже немного сердилась на них, но скоро переменила свое мнение об обеих. Когда начались бои, эти женщины стали медсестрами и ухаживали за ранеными.

В темноте мы подъехали к большому селу. На лесных дорогах мы месили грязь со снегом, однако ни один человек не решился сесть в повозки, так как лошади совсем выбились из сил.

Колонна медленно поднималась на холм и вдруг остановилась. Мы страшно обрадовались остановке, так как могли хоть несколько минут отдохнуть, прислонившись к повозкам. Затем последовал приказ выдвинуть вперед наш взвод. Я хотела идти, но Декан и Фазекаш приказали мне и Домонкашу остаться возле повозки. Не успела я возразить, как они уже скрылись в темноте. Через полчаса над селом заалело кровавое зарево.

— Пожар! — решили партизаны.

Затем послышалась автоматная стрельба. Поступил приказ двигаться вперед. Мы поднялись на холм, потом повернули налево. Прямо перед нами горели дома; между ними бегали партизаны, тушившие пожар.

К утру все стихло. Наша колонна остановилась на окраине села. Настал полдень, а взвод, посланный вперед, все не возвращался. Я начала беспокоиться за Пишту и решила разыскать его, хотя не представляла, где он может быть. Я ходила из дома в дом и спрашивала о Декане, но никто ничего не знал. И вдруг из села, расположившегося за мостом, послышалась стрельба.

Немного подумав, я выпрягла одну лошадь и, сев на нее верхом, поехала к мосту.

Я смотрела очень внимательно, но партизан нигде не видела. Тогда я решила заехать в село. В селе сразу же обратила внимание на плакаты, висевшие на стенах домов, в которых бандеровцы требовали «создания свободной национальной Украины».

«Ну и влипла же я», — мелькнула у меня мысль.

Вероятно, выглядела я так необычно, что, завидев меня, на улицу из домов стали выходить люди. Выходили и как-то странно улыбались.

— Вы чего тут рыщете?! — спросили меня возле одного дома, при этом в голосе прозвучала угроза.

Меня поразил тон, каким это было сказано. Я поняла, что это бандеровцы, но тем не менее спросила:

— Вы не знаете, куда поехали партизаны?

Бандеровец, к которому я обратилась, резко ответил:

— Убирайтесь отсюда, пока беды не случилось!

Тут я испугалась и погнала лошадь вперед, но она, как назло, шла медленно и степенно, а бандеровцы сверлили меня взглядами.