Пути-дороги - [59]

Как только сирены возвещали своим воем о начале воздушной тревоги, черное ночное небо перечеркивали огненные лучи прожекторов и разрезали трассы снарядов и пуль, строчили пулеметы, надрывно завывали самолеты.

Все сразу же спешили в бомбоубежище. Если поблизости находилось метро, спускались туда. На станциях метро, переоборудованных под бомбоубежища, было безопаснее всего. Неподалеку от нашего дома находилась недостроенная станция метро, куда мы обычно спускались во время воздушной тревоги. Забрав с собой подушки и одеяла, жители устраивались там на многоярусных деревянных нарах. Под землей было тепло и почти не слышно лая зениток.

Дни шли за днями, а продукты, которые мне дали в колхозе, заметно таяли. Я нигде не работала и получала по карточке только двести пятьдесят граммов хлеба. Получишь, бывало, порцию хлеба, а пока дойдешь до дому, съешь ее.

Мне было очень страшно и скучно одной, и я начала разыскивать знакомых. Моя лучшая школьная подруга ушла на фронт. Все мужчины, жившие в нашем доме, воевали, а женщины, поздно вечером вернувшись с работы, ночью шли дежурить на крышу дома или на чердак, потому что город бомбили все чаще и чаще, сбрасывая на него не только фугаски, но и зажигалки — так называли зажигательные бомбы.

В начале октября стали приходить печальные известия: гитлеровские войска предприняли новое крупное наступление на Москву. Куда бы я ни пошла, повсюду только об этом и говорили. Меня охватил страх, и я решила во что бы то ни стало разыскать своего двоюродного брата Виктора. Дверь мне открыла моя тетя Женя.

— Как ты сюда попала? — удивилась она.

— Я осталась совсем одна. Если можно, я бы хотела пожить у вас, — попросила я.

— Оставайся, но ведь мы дома не живем. Я только на минутку забежала сюда. Виктор еще в сентябре эвакуировался вместе с пионерским лагерем. А мы готовим наш завод к эвакуации.

Наверное, вид у меня в тот момент был ужасный, потому что, помолчав немного, тетя Женя сказала:

— Знаешь что, оставайся у нас, а я скоро за тобой приду. Сосед позаботится о твоем питании.

Так я снова оказалась на Арбате, где жила первое время по приезде в Москву.

Мне надоело сидеть без дела, и через два дня я отправилась искать тетю Женю, которая работала на крупном авиационном заводе.

Завод я нашла довольно быстро, а вот тетю никак не могла отыскать: Женю никто не знал. Все куда-то спешили. Рабочие разбирали машины и тут же упаковывали их в громадные ящики, снимали плитки с пола, вырывали из земли кабель, вытаскивали из досок гвозди. Дело в том, что завод эвакуировался в такое место, где дорог каждый гвоздь, каждая железка. Рабочие были усталые, грязные; у всех в глазах застыли тревога и боль.

За три дня завод полностью демонтировали, оборудование погрузили в эшелон. С личного разрешения министра моя тетя осталась в Москве. Теперь я уже была не одна. Я постоянно ожидала прихода тети, но она часто не ночевала дома. Из нашего дома уже эвакуировались многие жильцы, некоторые готовились к отъезду. У настройщика роялей, который взял на себя труд охранять квартиры, с каждым днем росла связка оставленных ему ключей.

14 октября, когда гитлеровские войска прорвали фронт на волоколамском направлении, число решивших эвакуироваться резко возросло.

Теперь и мы с тетей решили эвакуироваться. А произошло это так. Нас каким-то чудом нашла подруга тети Жени. Она ворвалась к нам в квартиру с небольшим рюкзаком за плечами. В глазах ее застыл ужас. Она рассказала, что жители только что якобы разворовали один из продовольственных складов, чтобы продуты не достались фашистам. Затем она сообщила нам еще несколько не менее страшных новостей, которые она услышала от соседок.

В тот же вечер, запасясь несколькими рюкзаками, мы с Женей начали набивать их всем, что попадало нам под руку. Вечером пришли на станцию. Последний состав с заводским оборудованием еще стоял на путях, Несколько вагонов в нем было отведено для эвакуирующихся рабочих и их семей. С трудом в один из таких вагонов втиснулись и мы. Всю ночь, нервничая, просидели мы в нем, дрожа от холода. Не обошлось и без сомнений.

Начало светать, а состав все не отправлялся. Тетя вылезла из вагона и пошла на станцию звонить кому-то по телефону. Через полчаса она вернулась и с улыбкой проговорила:

— Ребята, быстро передайте мне мои вещички!

Мы с трудом пробрались через сидящих в вагоне людей к выходу. Едва мы успели спрыгнуть на землю, как эшелон тронулся.

Как я узнала позже, тетя позвонила своему соседу, который сообщил ей добрые вести: с частью добровольцев вернулся в столицу муж тети. Художник лично разговаривал с ним, интересовался положением на фронте. Дядя отвечал уклончиво, но был в очень хорошем настроении. Все это оказалось вполне достаточным для того, чтобы мы остались в Москве.

В тот же день, 20 октября, в столице постановлением ГКО было введено осадное положение. Государственный Комитет Обороны призывал всех жителей Москвы грудью встать на защиту своего родного города и беспощадно бороться с паникерами и провокаторами. Прошло всего два дня после опубликования этого постановления, как в городе стало значительно спокойнее. Две недели я жила в Москве и училась в своей школе. Однако мне было плохо одной, в нетопленой комнате, без денег и продуктов. В школе я рассказала обо всем секретарю нашего комсомольского бюро. Он согласился с тем, что жить одной мне не следует, и посоветовал сходить в райком. Я пошла в райком партии, где мне сразу же порекомендовали обратиться в заграничный отдел Венгерской коммунистической партии, который работал тогда в Москве. Я позвонила в ЦК, после чего меня сразу же направили к одному венгерскому товарищу. Это был черноволосый здоровяк, быстро-быстро говоривший. Звали его Золтан Ваш. Меня он принял очень тепло. Успокоил, пообещал, что все будет в порядке, и попросил прийти к нему завтра.