Пути-дороги - [67]

Шахаев заговорил без обычной для него мягкой, ласковой улыбки:

– Право, уж не такие мы бодрячки, Георге, как тебе показалось. Больно и нам, иногда до слез больно. Но мы не из той породы людей, которые любят хныкать.

На бревне, под ореховым деревом, листья которого сильно пахнут анисовым яблоком, сидели Наташа и Аким. Наташа спросила:

– Ты, наверное, сердишься на меня, Аким?

– Откуда ты это взяла?

– Не притворяйся, сердишься!

– Но ведь ты сама мне все рассказала. Разве ты виновата, когда он...

– Не надо, Аким, об этом,- быстро прервала она его и поспешила перевести разговор на другое: - Ты очень много пишешь в свой блокнот в последнее время. Зачем это?

– Для нас обоих,- сказал Аким серьезно.- Когда мы будем с тобой жить вместе...

– А когда это будет? - перебила она.

– После войны, конечно... И вот тогда я стану часто читать тебе свой дневник.

– Всегда? Это же надоест.

– Нет, не всегда. Когда будем хныкать из-за какой-нибудь житейской мелочи... Словом, если нас вдруг потянет к благополучьицу этакого мещанского пошиба, к маленькому и слепому семейному счастьицу, не счастью, а именно счастьицу,- вот тогда-то я и открою свой дневник, чтобы наша хата опять наполнилась грохотом сражений, боевыми кличами, предсмертными словами погибших друзей, мы увидим их кровь, мужественные лица... и нам станет стыдно. И, устыдившись, мы вновь будем видеть дальше и глубже...

– Мечтатель ты мой!

– Нам нельзя не мечтать, Наташа!

– Понимаю,- проговорила она тихо и немножко печально, чувствуя, что он сказал именно то, что крепко жило и в ее сердце. Помолчав, она сказала задумчиво: - Мы слишком часто демонстрируем свое счастье, Аким. Особенно я. И перед кем? Перед солдатами, которые пока что лишены его. Перед Шахаевым, например... Нехорошо это.

Говоря так, Наташа ожидала, что Аким будет возражать ей, уговаривать, убеждать и вообще постарается рассеять ее мысли, но вместо этого он с обидной для нее поспешностью согласился:

– Да, да, ты, пожалуй, права, Наташа. Лучше нам держаться подальше друг от друга.- Аким взял себя в руки и произнес последние слова твердо, хотя ему было очень тяжело говорить их.

Испуганная, оскорбленная, Наташа ответила как можно спокойнее, даже холодновато:

– Так лучше, конечно.

– Да.- Аким в последний раз коснулся губами ее пушистых и влажных ресниц, почувствовал, как они дрогнули от этого прикосновения.- До свиданья!

– До свиданья,- ответила она все так же холодновато. Но едва он скрылся в темноте, разрыдалась.

Шахаев стоял на улице, возле дома, в котором расположились разведчики. Он думал сейчас о братьях Бокулеях, с которыми только что беседовал.

– Как все всколыхнулось! Потому, что мы пришли сюда!..- задумчиво, вслух проговорил Шахаев, запрокидывая на сложенные на затылке руки свою большую белую голову.- Столетие - недвижимо. Подспудно разве... глубинные течения. И вдруг... Сколько людей будет искать своих путей-дорог!.. Какая еще жестокая классовая битва разгорится!..

От боярской усадьбы до него донеслись неясный гул чужой и нашей речи, урчание автомобилей, конское ржание, цокот копыт. С неба катился на землю ровный рокот ночных бомбардировщиков.

Шахаев не отрываясь глядел на одну звезду, которая показалась ему какой-то особенной. Большая и яркая, она как бы трепетала на темном куполе небес, излучаясь и струясь, бросая во все стороны свет более яркий, чем все другие. Парторгу подумалось, что, может быть, это горит одна звезда московского Кремля и что выдалась такая ночь, когда она горит необычайно ярко и светит необыкновенно далеко, так, что се видно отовсюду! И всем! И он стал всматриваться в нее еще напряженней...

Ночь. Впереди - мрачно проступающие на мутном горизонте горы. Где-то вверху, над крышей домика, мягко похлопывает красный флаг. Шахаев улыбается. Это все Пинчук придумал! С той поры, как перешли румынскую границу, возит он с собой этот флаг.

"Без нашего родного флага дышать трудно..." - бережно завертывая его в чистое полотно, говаривал Петр Тарасович.

Флаг легко трепещет по ветру... Его шелест рождает в сердце Шахаева чудесные звуки:

От Москвы до самых до окраин...

Песня звучит все громче и громче. Тает в далеких ущельях. А он, приглушив дыхание, прислушивается к ней, будто настраивает свое сердце на нужную, до трепета душевного родную волну своей прекрасной, единственной в мире, раскинувшейся от края до края, от моря до моря, социалистической державы. Невольно поворачивает лицо на восток, туда, где уже занимается утренняя зорька, откуда скоро придет и сюда свет. Исчезает огромное расстояние, отделяющее его от родимой земли, ощутимее становятся нити, связывающие солдат с советской землей, солдат, ушедших в чужие края, чтобы принести свет и другим людям.

Шахаев возвращается во двор. Ему хочется немедленно рассказать товарищам обо всем, что он пережил и перечувствовал сейчас. Однако разведчики уже спят. Бодрствует один лишь Кузьмич. Он хлопочет возле коней, которых теперь у разведчиков более десятка.

В открытом лимузине в обнимку с Акимом спит Сенька. Луна освещает его загорелое, ничем не омраченное лицо. Он по-детски сладко причмокивает губами.