Пути-дороги - [51]

– Ну, вот и хорошо! Вот и все!

Акиму она улыбалась только издали, словно боясь выделить его среди других. Он, очевидно, хорошо понимал ото - смотрел на нее близорукими, влюбленными глазами и ничего не говорил.

Наташе помогала Маргарита. Несмотря на большое горе, постигшее брата, она не могла скрыть своего счастья: здорова!

– Доамна докторица!.. Доамна докторица!^[26] - неумолчно звенел ее голос.

Маргарита кипятила воду, стирала солдатское белье, зашивала порванное обмундирование. Потная, раскрасневшаяся, она восторженно смотрела на Наташу. Изредка, оставив свое занятие, подбегала к ней и, крепко обняв за шею, целовала.

– Минунат...^[27] Я... люблу Натайша!..- И убегала, смеясь приглушенным радостным смехом.

Когда все уже было сделано, Маргарита подходила к старшине и просила новой работы. Пинчук, разумеется, находил для нее эту работу.

Сам Петр Тарасович занимался обмундированием. Он так успешно провел переговоры с Докторовичeм, с таким пафосом рассказал ему о подвигах разведчиков, что начальник АХЧ, растроганный (что с ним случалось чрезвычайно редко), распорядился выдать роте Забарова для всех солдат совершенно новые брюки, гимнастерки, сапоги и маскхалаты, не забыв, однако, произнести свое неизменное:

– Мне дали, и я даю...

Вечером, когда разведчики, помывшись в бане и переодевшись в чистое белье, легли спать, Петр Тарасович приказал сибиряку и Лачуге налаживать "зверобойку", то есть гениальное в простоте своей приспособление - железную бочку для пропаривания солдатского белья.

Сделав это распоряжение, усталый, но довольный результатами своего труда, Пинчук в самом добром и великолепном расположении духа вошел в хату - перекинуться словечком с больным хозяином, что доставляло "голове колгоспу" немалое удовольствие. Бокулей-старший встретил его радостной улыбкой, собравшей смуглую сухую кожу у черных, блестевших, как у дочери, глаз. Он чуть-чуть приподнялся на кровати, приветствуя старшину:

– Буна сяра, домнуле Пинштук!

– Буна сяра, хозяин! - добродушно поздоровался Петр Тарасович, пожимая худую, повитую синими венами руку Бокулея.- Як живемо?

Пинчук присел рядом с кроватью, на которой лежал хозяин, и посмотрел в его желтое, заросшее густой, жесткой щетиной лицо. Петру Тарасовичу хотелось чeм-то помочь этому бедному румыну. Хозяин заговорил первым. Пинчук чувствовал, что тот спрашивает его о чeм-то очень важном,- это было видно по возбужденному лицу Александру, по тому, как крестьянин отчаянно жестикулировал своими тонкими и худыми руками. Пришлось позвать Бокулея-младшего. Георге, все еще грустный и, казалось, вдвое постаревший от пережитого, охотно, однако, согласился быть их переводчиком. Оказалось, что хозяин просил Пинчука рассказать о жизни русских крестьян в колхозах. Петр Тарасович и раньше много рассказывал румыну об этом, но сейчас старик хотел знать все, что касалось колхозов: этот вопрос, по-видимому, уже давно и сильно занимал его. Пинчук добродушно улыбнулся, пригладил книзу отвислые свои усы, что делал всегда перед большой и милой его сердцу беседой.

– Как у вас обрабатывают землю? - спросил Бокулей-старший и стал напряженно слушать, словно боясь пропустить хотя бы одно слово из того, что скажет Пинчук и затем переведет сын.

Петр Тарасович с удовольствием повествовал. Он говорил о тракторах, об МТС, севообороте, о плугах и, увлекшись, вникал в такие подробности, будто только вчера его оторвали от земли.

Хозяин во все время Пинчуковой речи был серьезен и озабочен, как бывает серьезен и озабочен человек, решающий очень большой и сложный жизненный вопрос, для чего ему надо взвесить все, все - до последней мелочи. Сейчас Бокулей-старший напоминал крестьянина, который после многих бессонных ночей решился наконец расстаться со своим гнездом и переехать на новые, еще неведомые ему земли. Для него уже было совершенно ясно, что жить прежней жизнью он больше не может, что надо ехать на эти новые земли, более плодородные, но он все еще страшится, потому что земли эти для него неведомые. "Но надо ехать, надо ехать!.."

Петр Тарасович не только терпеливо, но и с удовольствием отвечал на все его вопросы. Под конец он вспотел, расстегнул ворот гимнастерки, стягивавший его толстую шею. Лицо Александру было по-прежному озабоченно и серьезно, брови хмурились, лоб морщился - сложная внутренняя работа шла в его голове. Только один раз он оживился, удивленно взглянул на Пинчука, будто хотел спросить, так ли он понял старшину. Это случилось в тот момент, когда Петр Тарасович сообщил, что девяносто шесть процентов всей земли в Советском Союзе обрабатывается машинами и что пашут землю на глубину в тридцать пять сантиметров.

– У нас пашут на семь сантиметров и то редко,- глухо проговорил Бокулей-старший.- И урожаи бедные. Вот вы говорите, что у вас по двадцать - двадцать пять центнеров с гектара бывает, а в отдельных случаях и выше... Да... А у нас в три-четыре раза меньше...

Теперь он казался Пинчуку совсем маленьким, высохшим. Петру Тарасовичу почему-то хотелось взять его на руки и поднять.

– Ничего, будет и у вас так! - тихо и взволнованно проговорил он и вдруг быстро встал и вышел из дому. Через пять минут он вернулся с толстой потрепанной книгой.